Обеденный зал трактира "Ворон и ласточка" пуст. По случаю небывалой жары окна распахнуты настежь, позволяя беспрепятственно любоваться происходящим на улице. Вот я и любуюсь во все глаза, настороженно выглядывая Жака Кера. Пора бы ему объявиться.
За соседний стол плюхается здоровенный, поперек себя шире дворянин в черном камзоле. Меч на его поясе, отсюда вижу, недурной ковки. Пальцы в перстнях, на шее — золотая цепь с самоцветными камнями. Лицо грубое, тяжелая челюсть упрямо выставлена вперед. Рядом мягко присаживается сгорбленный, худой как щепка мужчина с быстрыми глазами. Весьма подвижный, одного взгляда на его длинные беспокойные пальцы мне хватает чтобы озаботиться вопросом, на месте ли кошель с деньгами.
Оказывается, еще на поясе, и потому я меняю позу так, чтобы проворный даже теоретически не мог его умыкнуть. Ни к чему подвергать соблазну доброго христианина, а тот, отсюда вижу, ох и добрый!
— Ближе садись, Мэлоун, — рокочет здоровяк, — да говори потише.
— Не беспокойтесь, сэр Латрикс, тут место чистое, и всяк занят своим делом.
Оба дружно косятся на меня, но я как сидел, уставив нос в медный кубок с вином, так и сижу. Оно мне надо, чужие заботы? Тут от собственных проблем голова пухнет.
Худой прокашливается, звучно сплюнув, по полу шаркает подошва.
— Спрашивайте, ваша милость, — говорит он.
— Что слышно о Тюдоре?
Мэлоун, еще раз откашлявшись, с убитым видом признается:
— Мы так и не смогли его найти. Ушел, как угорь из рук. Вы же знаете этого дьявола!
Здоровяк раздраженно дергается, табурет под ним предупреждающе скрипит.
— Где вы видели его в последний раз? — рыкает сэр Латрикс.
— В толпе у городской ратуши. Малютка Робин стоял за Тюдором практически вплотную. Ждал, пока начнется торжественный салют, чтобы прирезать его в суматохе. Когда пушки грохнули, люди начали кричать и обниматься, толпа смешалась…
— Что замолчал? — бурчит обладатель баса.
— А что тут скажешь? Малютку Робина мы нашли только через час. Чертов Тюдор запихал его в пустую бочку из-под пороха, а в боку у трупа торчал его же собственный стилет!
Из- за соседнего стола доносится звучное ругательство.
— Ладно, это все лирика, а мне нужен результат, — басит сэр Латрикс. — Продолжайте искать, за валлийца неплохо заплатили, а дадут еще больше.
Бурлящая на площади толпа на мгновение замирает, и тут же приветственные крики резко усиливаются. Кинув в ту сторону быстрый взгляд я понимаю, что ничего серьезного не произошло: выкатили очередную бочку вина.
Мэлоун переводит взгляд на хозяина, помедлив, задумчиво говорит:
— Я бы пока не особенно спешил с поисками. Думаю вскоре цена за голову сэра Тюдора взлетит до небес.
— Поясни, — хмурится дворянин.
— Вы что же, еще не слышали про случай на мосту? — вскидывает брови Мэлоун.
— Нет.
Мост… в том, как неизвестный мне проходимец выделяет это слово, слышится нечто знакомое. Ну конечно! Единственный в Лондоне каменный мост, предмет неизбывной гордости обитателей британской столицы!
— Так вот, — начинает Мэлоун. — Где-то с неделю назад его светлость Хамфри, герцог Глочестер, прибыл на празднование очередной победы над лягушатниками. В городской ратуше Лондона устроили пышный прием, ну и герцог разоделся щеголь щеголем, вы же его знаете. А на голову водрузил шляпу с перьями райской птицы. Поговаривают, обошлась та шляпа его светлости в весьма круглую сумму.
— И что? — бурчит здоровяк.
— Погодите, — ухмыляется Мэлоун, — сейчас поймете, что к чему.
Помолчав, продолжает:
— Так вот, когда Екатерина Валуа, королева-мать, вышла с сыном, все присутствующие дворяне обнажили головы. По этикету так положено, — пускается было в объяснения шустрый, но сэр Латрикс делает нетерпеливый жест, и тот, прервав объяснение, послушно продолжает.
— И только герцог Глочестер остался в шляпе. Вы же знаете, ходят упорные слухи, что якобы он настойчиво добивался благосклонности Екатерины, а та дала ему от ворот поворот. Хотя, как поговаривают, к зову плоти красотка весьма неравнодушна.
— Так, — заинтересованно басит дворянин. — Уже интересно.
— Ее королевское величество отпустила язвительное замечание. В ответ его светлость громко заявил, что никакая в мире сила не заставит его обнажить голову перед какой-то там женщиной, пусть она трижды мать его царственного племянника.
