Изидор подошел к своему юному господину.
– Мужайтесь, монсеньор…
И пока Анн стоял, застыв от горя, вынул из-за пояса кинжал, подошел к животному и метко всадил клинок в шею, перерезав яремную вену. Кровь хлынула потоком. Стелла дернулась пару раз и замерла.
Анн содрогнулся всем своим существом. Испустив ужасный вопль, в котором слышалось рыдание, он вскочил на лошадь одного из стражников и бешено помчался в сторону Вивре…
Мальчик заливался горючими слезами. Стелла, волшебная кобылица, Стелла, дар волхвов, валялась в грязи и крови! Стелла, которой он поверял все свои мечты и надежды! Бессловесная тварь, она, тем не менее, стала его единственным другом, его наперсницей, сестрой, которой у него никогда не было. И вот злая судьба в один миг уничтожила все!
Анн скакал к замку сломя голову. В те мгновения в его груди горело только одно желание: поделиться невыносимым горем с прадедом.
Он нашел Франсуа в большом зале греющимся у камина и бросился к нему.
– Монсеньор! Моя лошадь, ваша лошадь…
Захлебываясь от рыданий, Анн рассказал все. Когда он умолк, заговорил прадед. Тон его был сочувствующим, но в нем звучала твердость.
– Я понимаю твою боль, Анн, но в некотором смысле даже лучше, что это произошло сейчас. Стелла была капризна, вот что ее сгубило. Случись такое в бою, ты бы тоже погиб.
У Анна перехватило дух. Холодность прадеда лишила его дара речи. Неужели Франсуа ничего не понял? А тот продолжал с пугающим, как казалось мальчику, спокойствием:
– Веди себя как мужчина. Утри слезы. Я подарю тебе другую лошадь, такую же красивую, но более послушную.
Анн не захотел ничего слушать. Забыв даже поклониться, он выбежал вон…
***
Франсуа разослал по всей Бретани верных людей, поручив им доставить лучшего коня, какого сыщут, и уже спустя несколько дней смог сделать Анну подарок. Это был жеребец, тоже белый, но крупнее и сильнее Стеллы. Он выглядел куда более спокойным – стоял неподвижно, дожидаясь своего нового хозяина.
Франсуа сказал Анну те же слова, что и в тот раз, когда дарил Стеллу:
– Возьми его. Он понесет тебя в битву на врага.
Но Анн больше не был тем восхищенным ребенком, как на то Богоявление, в день своего одиннадцатилетия. Его лицо приняло замкнутое, даже враждебное выражение. Долго в молчании он рассматривал нового коня и, наконец, объявил:
– Стелла была белоснежной, а он – нет. У него там пятно.
Действительно, у животного на лбу имелось вытянутое рыжеватое пятнышко, словно язычок пламени.
– Он таков, каким его создал Творец. А теперь дай ему имя.
Анн воспротивился этому приказанию всем своим существом.
– Не могу, монсеньор. Я любил Стеллу. А его не люблю.
Впервые Франсуа де Вивре повысил голос на своего правнука.
– От тебя требуют не любить его, а назвать. Повинуйся!
Анн вздохнул.
– Я повинуюсь вам, монсеньор. Но только нет мне в нем никакой отрады. Так я его и назову: Безотрадный.
Франсуа пропустил мальчишечью дерзость мимо ушей. Анн одним махом вскочил в седло, дал шпоры своему Безотрадному, и тот пустился в галоп…
Франсуа де Вивре рассудил, что, когда горе пройдет, Анн снова станет таким же, как прежде. Но старый сеньор ошибся. Смерть Стеллы оставила в душе мальчика глубокий надлом.
Анн стал замкнутым, скрытным. Безрассудно и несправедливо злился на весь белый свет. На Изидора – в первую очередь. Упрекнуть оруженосца за то, что он прекратил страдания Стеллы, Анн не мог, но и с собой ему не удавалось сладить: снова и снова он видел перед собой, как Изидор вонзает кинжал в шею волшебной, белоснежной лошади, и та истекает кровью. Отныне и, быть может, навсегда Изидор Ланфан стал неотделим от этого образа.
Злился мальчик и на Франсуа. Забывая о том, что тот говорил по поводу опасности, которую представляла бы строптивая Стелла в бою, Анн считал прадеда человеком циничным и бессердечным.
Примерно в то же время он попросил брата Тифания обучить его греческому. Однако молодой монах, немного смутившись, признался, что не знает этого языка. И с тех пор Анну, полагавшему – может, и справедливо, – что он владеет латынью уже лучше, нежели его учитель, стало казаться, будто он только теряет время с подобным наставником.
