Каллен открыла мне дверь, и на лице ее расцвела улыбка. На свете много женщин с идеально красивыми лицами. Мне доводилось знавать таких, а с некоторыми из них я даже спал. Но лица эти таковы, что всегда остаются безмятежными и равнодушными, их выражение не меняют ни серьезные чувства, ни даже долгая ночь любви. Они чем-то похожи на смокинг, который одеваешь только по особым случаям, а вернувшись домой, аккуратно вешаешь на плечики и отправляешь обратно в шкаф до следующего раза. Любое пятнышко или складочка безвозвратно губят его. Лицо же Каллен никак не назовешь идеальным. Она слишком много улыбается и зачастую ее улыбка неискренна: это просто самое доступное для нее средство защиты от любопытного и навязчивого мира. Тем не менее, Каллен женщина очень красивая и… цельная. Когда мы с ней познакомились, она была целиком захвачена любовью и крайне застенчива. Даже тогда я страшно нуждался во всем этом, хотя точно знал, что никогда не получу ничего. Сама того не сознавая, она навсегда, будто наручниками, приковала меня к своему сердцу.
В этот печальный день, впустив меня в прихожую, Каллен не обняла меня, как обычно, а лишь сняла с руки серебряный браслет и протянула его мне. Еще пытаясь завоевать ее, однажды я сам попросил ее об этом. Такой жест был единственным проявлением реальной физической близости, которая только и могла у нас с ней быть: браслет хранил тепло ее руки, представлял для меня единственную возможность ощутить его. И пусть, когда я попросил ее об этом впервые, она даже порозовела от смущения, со временем протянутый мне браслет стал означать: я здесь, друг. И сделаю для тебя все, что в моих силах.
– Как поживаешь, Уэбер?
– Так себе. А где Мэй?
– В комнате, с Дэнни. Мы ей еще ничего не говорили. Сам же знаешь, как она любила Фила.
– Какой человек! – Из глаз у меня покатились слезы. – А знаешь, что еще чертовски странно? Когда Фил в последний раз ночевал у меня, на обратном пути из Югославии, он спал на диване и пользовался моей пижамой. На следующее утро, после его отъезда, я, ни с того, ни с сего, взял эту пижаму, прижал к лицу и стал нюхать. Мне вдруг захотелось ощутить его запах. До сих пор не представляю, зачем мне это понадобилось. Совсем недавно он был у меня. А теперь его больше нет. И в то же время он повсюду.
Она ласково обняла меня за плечи и провела в гостиную. Не успели мы войти, как из соседней комнаты важной трусцой выбежал небольшой черный керн-терьер9 , как две капли воды похожий на собачку из «Волшебника Страны Оз»10 . Выпачканный чем-то белым нос придавал песику удивительно смешной вид. Похоже, он только что лакомился чем-то вроде взбитых сливок.
– Мама! А Негнуг11 весь крем съел! – В комнату возбужденно размахивая руками и высунув язык вбежала пятилетняя Мэй Джеймс. Ее большие глазенки восторженно сияли. – Уэбер! – Она бросилась вперед и повисла на мне, крепко обхватив мои ноги своими крошечными ножками.
– Привет, Мэй! Вот, заглянул на огонек.
– Уэбер, знал бы ты, что случилось! Мама взбила крем для торта, а Негнуг его взял да и съел.
Следом за дочерью в комнате появился Дэнни. На лице его была широкая улыбка, которая мне всегда так нравилась. Он протянул руку, и мы обменялись крепким рукопожатием. Потом, не отпуская моей руки, он положил левую ладонь поверх моей и сказал:
– Хорошо, что ты зашел, Уэбер. А то мы за тебя страшно волновались. Давай-ка выпьем.
– Пап, а как же крем? Разве ты не отшлепаешь Негнуга? Да-а, вот мне за такое точно бы досталось! А его теперь еще и на ковер стошнит, как в прошлый раз.
В камине негромко потрескивали дрова. Пес развалился на боку возле огня. Вид у него был крайне усталый и довольный. Мэй подошла к лохматому обжоре, подбоченилась и негодующе покачала головой.
– Теперь из-за тебя, негодник, торт получится совсем не такой вкусный как всегда!
Мы с Каллен устроились на диване, а Дэнни опустился в стоящее рядом кресло.
– Мэй, малышка, будь добра, сбегай, посмотри, как там чайник. Только ничего не трогай, а просто взгляни, вскипела вода, или нет.
– Сейчас, мамочка.
Когда девочка убежала на кухню, Каллен быстро проговорила:
