Из двух арестованных один лежал, будто сытый крокодил, в неподвижном оцепенении, очевидно, покорившись своей судьбе, а вот его напарник, высокий костлявый немолодой торговец, в одной набедренной повязке и размотавшемся тюрбане, все время пытался уговорить констебля их отпустить. Его связали рука к ноге, так что тело выгнулось наподобие лука, и теперь он лежал в люке, глядя на констебля снизу вверх, улыбаясь вымученной, жалкой улыбкой и широко раскрыв глаза, так что вокруг сузившихся зрачков были видны покрасневшие белки.
Сначала он пробовал льстить констеолю, а теперь перешел к угрозам.
— У меня много друзей, капитан. Им не понравится, что ты меня запер в тюрьму, — говорил он. — Никакие стены не устоят перед их дружбой, ведь я человек щедрый. По всей реке знают мою щедрость.
Рукоятью хлыста констебль стукнул торговца по тюрбану и уже в четвертый или пятый раз посоветовал ему замолчать. Судя по стреловидным татуировкам на пальцах, торговец принадлежал к одной из уличных банд, обитающих у древних причалов Иза. Кто бы ни были его друзья, они находятся в сотне миль вверх по реке, а завтра к вечеру и этот торговец, и его товарищ будут уже казнены.
Тощий торговец забормотал:
— В прошлом году, капитан, я дал денег на свадьбу сыну одного из моих самых близких друзей, который погиб в самом рассвете сил. Злая судьба не оставила его вдове ничего, кроме комнаты, которую она снимала, и девяти детей.
Несчастная обратилась ко мне, и я в память о своем друге, его мудрости и добром нраве взялся все устроить. На празднике ели и пили четыре сотни людей, и всех я считаю своими друзьями. Чего только не было на столе: заливное из перепелиных языков, целые горы устриц, икра, мясо ягнят, мягкое, как масло, в котором его тушили.
В этом рассказе, может, и была чуточка правды. Может, старик и бывал на такой свадьбе, но оплатить ее явно не мог. Не стал бы тот, кому по карману подобная благотворительность, ввязываться в столь рискованное дело, как контрабанда сигарет горским племенам.
Констебль прошелся плетью по ногам пленника и сказал:
— Ты уже мертвец, а у мертвецов не бывает друзей.
Возьми себя в руки. Пусть наш город и невелик, но у нас есть оракул, по всей реке это последнее место, где прорицатели говорили с народом, пока еретики не заставили их умолкнуть. Паломники все еще идут к нам, хотя прорицатели больше и не говорят, они все равно слушают.
После приговора тебе позволят побеседовать с ними. В оставшееся время предлагаю тебе поразмыслить, чем ты отчитаешься перед ними за свою жизнь.
Один из сыновей констебля засмеялся, и констебль стегнул плетью по их широким спинам.
— Гребите, — сказал он, — и тихо тут!
— Перепелиные языки, — повторил болтливый торговец. — Все, что угодно вашей душе, капитан. Только скажите, и все получите. Я могу вас озолотить. Могу отдать вам собственный дом. Он похож на дворец. В самом сердце Иза. Не в этой вонючей дыре.
Лодка качнулась, когда констебль прыгнул в люк. Его сыновья вяло выругались и вновь взялись за весла. Констебль сбил с несчастного торговца тюрбан, подтянул его голову за грязный клубок волос, и тот еще не успел вскрикнуть, как констебль засунул ему в рот два пальца и ухватил скользкий извивающийся язык. Торговец поперхнулся и хотел укусить констебля за пальцы, но зубы даже не оцарапали задубевшую кожу. Констебль вынул нож, отсек пол-языка и швырнул комок плоти за борт. Торговец захлебывался кровью и бился, как выброшенная на берег рыба.
В тот же миг один из сыновей констебля выкрикнул:
— Лодка! Впереди лодка! По крайней мере — огни.
Это Уртанк, тупой жестокий детина, ростом уже с отца.
Констебль знал, что скоро Уртанк уже бросит ему вызов, но знал также, что тот проиграет. Уртанк слишком глуп, чтобы выжидать момент, не в его натуре сдерживать свои порывы. Нет, Уртанку с ним не справиться. Кто-нибудь из остальных — это да. Но все же вызов Уртанка станет началом его конца.
Констебль вгляделся во тьму. На мгновение ему показалось, там мелькнул какой-то огонек, но лишь на мгновение. Может, это пылинка в глазу или же смутный свет звезды, мерцающей у самого горизонта.
