Он не понимал людей, а они не понимали его, вот и все. Но с Анни было иначе, она не нуждалась в объяснениях, с ней он не притворялся, и так было с самого начала, еще до того несчастья.
Он подошел к здоровенному магнитофону, который стоял на полке за письменным столом, покопался в собственноручно записанных кассетах, в песнях, что они оба любили.
Конечно, сегодня днем он посидит рядом с ней, на стуле возле металлической кровати на колесах; рука Анни казалась такой маленькой, когда ей давали наркоз, когда она случайно засыпала сама. Состояние ее ухудшалось исподволь, год за годом, сосуды в мозгу мало-помалу закупоривались, и ее регулярно возили из частного санатория на Лидингё в ту или иную городскую клинику, чтобы сделать рентген и получить заключение специалистов, такова была обычная практика с пациентами вроде Анни, и он давно перестал задавать вопросы, поскольку понял, что не хочет знать ответы, — все только продолжалось, без перемен к лучшему.
Он отыскал нужную кассету, прибавил громкость, начал танцевать, покачиваясь всем своим грузным телом, вскинув руки над головой.
Сломай и выбрось
свой шикарный «кадиллак»,
Сломай и выбрось свою лодку.
Он обнимал ее, и они танцевали в рассветных сумерках, когда он оставался один, закрыв дверь в длинный коридор полицейского управления; музыка наполняла безмолвие и мрак, до которых ему не было дела.
Сломай и выбрось свое бунгало,
А я только посмеюсь.
Несколько быстрых па, песня отдавалась от стен, Сив Мальмквист с оркестром Свена Улофа Валльдоффа, запись 1966 года, альбом «Lucky Lips», он подпевал, знал текст наизусть. Шесть кассет с записями Сив, здесь, в этой комнате, ничего другого не было.
Он согрелся, даже вспотел под мятой курткой, но задвигался быстрее и запел громче, когда хор и тамбурин вступили в припеве первый, второй, третий, четвертый и пятый раз, — ему очень нравилось это место. Когда через две минуты сорок секунд музыка смолкла, он отдышался и опять поспешил к магнитофону, чтобы снова включить эту песню, одного раза мало, руки, обнимавшие ее, почти помолодели.
Резкий телефонный звонок рассеял волшебство, вернул его к будничной реальности.
Эверт Гренс аж зарычал от злости, демонстративно повернулся к письменному столу спиной, но звонки не унимались.
Еще и половины шестого нет. Выход в город пока не включен. Какой-то гад звонит по внутреннему, знает, что Эверт здесь.
Телефон упорно трезвонил, и Гренс сдался, ответил, тяжело дыша.
Звонили из дежурной части, один из тех сотрудников, с кем он работал много лет, не испытывая ни малейшего желания познакомиться лично.
— Нужна твоя помощь.
Гренс вздохнул:
— Не сейчас.
— Сейчас.
Новый вздох.
— Я и без того зашиваюсь. Ты же знаешь. — Он взглянул на письменный стол, на папки, разложенные пятью стопками разной высоты, и добавил: — Тридцать два.
— Я знаю сколько.
— Тридцать два текущих расследования.
— Эверт, мне нужен профессионал. И как раз сейчас… на месте один ты.
Эверт Гренс сдвинул в сторону две стопки, сел на край стола. За окнами по-прежнему темно. В воздухе нет-нет да и взблескивали белые искры, наверно, опять пошел снег, как-никак зима на дворе.
— Что там?
Дежурный помедлил, будто сомневаясь:
— Сорок три ребенка.
— Ребенка?
— Мы обнаружили их двадцать минут назад. Сорок три обкуренных, легко одетых ребенка мерзли на тротуаре у Хантверкаргатан. Патрульные доставили их сюда, к входу со стороны Бергсгатан. Сейчас они сидят внизу, ждут.
*
Когда-то давно здесь наверняка был склад. Во всяком случае, она так думала. Хотя спрашивать не спрашивала — не все ли равно? Может, это и вправду был склад. Так или иначе, она провела тут много дней и ночей.
Бетонные стены, бетонный пол, бетонный потолок. С виду сурово, особенно для непривычных. И все-таки комната хорошая, уютная. Не то что прежняя. Здесь дышалось полегче, несмотря на дым, которого сейчас вообще многовато — огонь в очаге догорел, а дверь в туннель приоткрыта совсем чуть-чуть и сквозняк не гонит прочь легкие серые струйки дыма.
Дверь служит дымоходом, а очаг устроен прямо на полу, в выложенном из кирпичей прямоугольнике. Тепла от этого не прибавлялось. Но она считала, что это красиво, и не хотела ничего менять.
