После института Хьюго сменил несколько низкооплачиваемых работ на Седьмой авеню, и оптимизм, с которым он начал свою карьеру, несколько поубавился от убийственной обыденности того, чем ему приходилось заниматься – он кроил образцы одежды из дешевых тканей, на которых наживались алчные грабители-фабриканты. Однако все это время он накапливал опыт, и вскоре его перестала удовлетворять работа, из которой извлекали выгоду другие. Он начал создавать собственные модели, раскраивая ткани на кухонном столе в материнском доме, а изготовлением одежды занялись его сестры со своими подружками из швейной мастерской, где они работали.
Конечно, это не могло продолжаться долго. Хозяйка мастерской, проведав о происходящем, уволила Леони и позвонила Виктору Никлсону, на которого в то время Хьюго работал по контракту. Расстроенная Леони пыталась разыскать Хьюго, чтобы предупредить его, но безуспешно, и он узнал о катастрофе только тогда, когда его вызвали в неопрятный и прокуренный офис господина Никлсона. Едва переступив порог, Хьюго понял, что произошло нечто ужасное. Никлсон, которого в это время нередко можно было застать за чтением комиксов, сейчас, словно лев в клетке, мерил шагами свой неприбранный кабинет. Его лицо и толстая шея безобразными складками нависали над не слишком чистым воротником сорочки.
Услыхав шаги Хьюго, он круто развернулся, налетел на хлипкий стул и чуть не опрокинул его.
– Что, черт возьми, происходит? Отвечай, кретин! Ты пытаешься пустить меня по миру, а?
Совершенно ошеломленный, Хьюго только хлопал глазами. Никлсон, протянув руки через стол, сгреб его за лацканы и подтянул к себе.
– Что застыл, как истукан? Ты знаешь, о чем я говорю! Ты меня обкрадывал, сукин сын, заставлял платить тебе за второсортные модели, а сам продавал те, что получше.
И тут Хьюго все понял. Его била дрожь, но не потому, что он физически боялся Никлсона, хотя тот был вдвое крупнее его, а потому, что он вдруг увидел, как рушится его мир. Он рискнул – и его поймали.
– Насколько я понимаю, вы хотите меня уволить, – сказал он с той степенью достоинства, которую мог себе позволить, будучи наполовину распластанным на столе, чуть не утыкаясь подбородком в недоеденную пиццу, принесенную из соседнего кафе, и картонный стаканчик с остатками кофе.
– Вот именно! Но это еще не все, – Никлсон отпустил его, так сильно оттолкнув, что Хьюго едва не упал. – Теперь слушай хорошенько и заруби себе на носу. Я по суду получу с тебя, Варна, каждый цент, который ты заработал на своих грязных махинациях, и эскизы всех моделей. Они мои – не забудь, что ты работаешь у меня по контракту.
Хьюго насмешливо фыркнул. Хотя при одной мысли о судебном преследовании его прошиб холодный пот, на выручку пришла та самая отвага, что привела его отца на борт судна, на котором тот отплыл навстречу новой жизни.
– Можете тратить свои деньги на адвокатов, если вам их девать некуда, – ответил Хьюго. – Все равно останетесь в дураках. Эти модели принадлежат мне, сделаны в свободное от работы время и изготовлены моими собственными надомницами. Вам они все равно ни к чему.
Для женщин, которые одеваются в сшитое вами барахло, они слишком шикарны.
Лицо Никлсона налилось кровью, и Хьюго показалось, что его вот-вот хватит удар.
– Убирайся! – взревел он. – И больше никогда не показывайся мне на глаза, понял? Вон!
Хьюго вышел. В тот вечер он покинул убогий крошечный кабинет, чтобы уже никогда туда не вернуться. Это был самый значительный поступок в его жизни, сказал он Марджи Ллеуэллин, и по всей стране клиентки Хьюго, богачки и знаменитости, элегантные и блестящие светские женщины искренне разделяли его чувство.
Никлсон так и не возбудил против него дела, а Хьюго провел несколько тревожных недель в ожидании судебной повестки. После этого случая он твердо решил никогда больше не работать на таких людей, как Никлсон.
Его первые попытки стать свободным модельером оказались более или менее успешными. По совету Леони он довольно долго проработал швейцаром в ресторане, чтобы заработать деньги на покупку пары старых промышленных швейных машин. Он установил их в углу гостиной в доме своей матери. Вскоре Леони и одна из ее подружек начали шить образцы, и помещение ожило от деловитого жужжания машин. Под этот аккомпанемент Хьюго разрабатывал новые модели.
