И тут его осеняет: ни он, ни Кэтлин тут не при чем, — виноват весь этот проклятый век. Столетие крайностей. Столетие молекул, прежде невиданных во вселенной. Век действия и прогресса, деловой активности и злого рока. Век, постепенно пропитавший все существо Вайета: жировые клетки головного мозга и нейроны спинного мозга, плоть его ладоней и глаза, его печень, почки и сердце. Теперь век пульсирует в нем — век, от которого он никогда не сможет избавиться. Или все-таки сможет?
Вайет достает из держателя бумажный стаканчик — здесь эти стаканчики используют для разведения пластмасс, а не для питья.
Вайет наполняет его водой из-под крана в кафетерии и смотрит на содержимое. Безобидная прозрачная жидкость. А может не такая уж безобидная. Медь. Хлорка. Бактерии. Вирусы. Он оставляет стакан на столе и выходит через черный ход, погасив свет и включив сигнализацию.
На улице непривычно большое движение для этого района и времени суток — пять тридцать, все возбужденно готовятся к ночи. Идет сильный дождь, но дождь как раз не редкость в это время года. На шоссе в районе Лонсдейл небольшая заминка, но уже через несколько минут Вайет подъезжает к своему дому в Эджмонт Виллидж. На автоответчике два сообщения. Одно от Кэтлин, она перезвонит ближе к полуночи, и от Донни с просьбой захватить на вечеринку немного льда. Вайет стирает оба сообщения и стоит в передней: какие-то счета, разлохматившийся с краю половик, ботинки и непрочитанная газета.
«Я хочу, чтобы этот проклятый век, до вонючего атома, вышел вон из моего организма. Я хочу освободиться от него начисто. Что бы ни принес двадцать первый век — мне все равно, но я хочу, чтобы двадцатый век вышел из меня вон, и прямо сейчас».
Эта мысль пронзает Вайета. Она реальна, это не какой-то спонтанно возникший фантастический образ. В это мгновение Вайету становится ясно: он должен очиститься.
Вот и прекрасно.
В спальне он откапывает наручники — воспоминание о тех временах, когда они с Кэтлин еще могли заниматься любовью не прячась под покровом темноты. Оттуда он идет в холл и натягивает, одну поверх другой, сразу три куртки проходит через раздвижные стеклянные двери и выходит в темноту — на площадку обшитого деревом балкона. Здесь он садится на белый пластмассовый табурет за $9.95 — дешевка, дерьмовенькое сиденье, из тех что собираются в компактные штабеля; они, появившись в один прекрасный летний день года два назад, стерли с лица земли все прочие стулья для патио. «Абсолютный лидер в своей категории», — как сказал продавец.
Он садится на этот стул и пристегивается наручниками к металлическому ограждению. Не давая себе опомниться, он выбрасывает ключ подальше в кусты, туда, где с альпийским задором стремительно бежит местный ручеек.
И вот именно сейчас, когда шум ручья сливается с шумом дождя, в то же время наступает тишина. Полная тишина. Дождь стучит по капюшону напяленной сверху желтой куртки.
Сначала это раздражает — резкий контраст между пробирающим холодом снаружи и приятным теплом, оставшимся в доме. Но потом глаза привыкают к влажной и густой темноте, кожа к промозглости, а уши к звучанию непогоды и окружающего пространства.
«Вот именно так я и хочу встретить Конец Двадцатого Века», — говорит про себя Вайет. — «В одиночестве… наедине с самим собой… со своими мыслями… в процессе очищения».
Он смотрит на часы. 10:45 — как пролетело время. Понимая, что все еще смотрит на часы, он снимает их и швыряет в ручей, вслед за ключом от наручников.
Его начинает бить дрожь. Пальцы рук одеревенели от холода. Температура тела стремительно падает. До него доносится шум машин, разъезжающих по предместью. Слышны какие-то хлопки — это у самых нетерпеливых вырвался преждевременный салют.
Очень скоро зубы Вайета начинают стучать, и он думает: уж не ошибка ли все это? Он приподнимается со стула и хочет потянуть за перекладину ограждения, но поскальзывается, и стул отскакивает в дальний конец балкона, попутно ударяя Вайета по колену, так что он оседает на мокрый деревянный настил. Именно в этот момент раздается телефонный звонок, и Вайет проклинает себя и весь мир. Телефон звонит десять раз и умолкает. А буквально через полминуты в городе поднимается оглушительная пальба, праздничные толпы начинают ходить ходуном, радуясь появлению на свет трех новеньких нулей.
