Видя тенденцию резервировать за основными мировыми центрами зоны "особой ответственности", англичане еще весной 1944 года "осмелели" до такой степени, что официально стали просить американское руководство закрепить за ними особые позиции в Греции. Английский посол в Вашингтоне лорд Галифакс не видел причин, по которым США могли бы отвергнуть просьбу: ведь "мы следуем линии поведения Соединенных Штатов в Южной Америке в максимально возможной степени". И нужно отметить, что Рузвельт не выразил протеста по поводу желаний Лондона поделить Балканы на зоны влияния.
Вероятно, Рузвельт полагал, что все еще можно исправить после создания эффективной международной организации (в этом он был близок Вудро Вильсону). На 25 апреля 1945 года в Сан-Франциско был намечен созыв международной конференции по выработке Хартии Организации Объединенных Наций. Рузвельт, несомненно, думал в феврале и марте 1945 года о политическом поражении своего предшественника в подобном начинании президента Вудро Вильсона. На этот раз история не должна была повториться. Рузвельт постарался обезопасить себя и свой проект на внутренней политической арене. Избранная на международную конференцию американская делегация была двухпартийной. В нее вошли такие лидеры республиканцев, как сенатор Ванденберг и Гарольд Стассен. Рузвельт планировал, что сам откроет конференцию и позаботится об ее эффективности. Его стало тревожить в конце марта сообщение о том, что советскую делегацию на учредительной конференции в Сан-Франциско возглавит посол СССР в США А. А. Громыко. Рузвельт хотел более внушительного представительства. Отсутствие кого-либо из высокопоставленных советских руководителей означало бы, что в Москве не придают столь существенного (как в Вашингтоне) значения сан-францисскому форуму, а значит и идее коллективного руководства миром. Представляется, что это обстоятельство очень беспокоило Рузвельта, так как било по основе его дипломатической стратегии. Он просил Сталина послать на первую учредительную сессию мировой организации министра иностранных дел В. М. Молотова.
И еще одно обстоятельство ставило под угрозу единство великих союзников. В начале марта командующий войсками СС в Италии генерал Вольф встретился тайно в Цюрихе с руководителем американской разведки в Швейцарии Алленом Даллесом. Объединенный комитет начальников штабов не желал участия советских представителей в этих переговорах. Капитуляция немецких войск в Италии сразу же выводила мощные американо-английские силы с юга в центр Европы, перед ними лежала Вена и выход на Балканы. Наметилось изменение стратегической обстановки. Союзники могли зайти далеко в контактах с руководством СС, чьи части составляли основу сражающихся восточнее Берлина германских сил.
Нужно сказать, что в этой ситуации Черчилль сразу же ощутил опасность того, что в Москве узнают о сепаратных действиях западных союзников. У Черчилля, как напишет он позднее, вызрело решение оповестить советское правительство. Но в Москве уже знали о ведущихся переговорах. И непонятна была роль президента Рузвельта, выступавшего за секретность, которая в данном случае могла стоить союзнической солидарности.
Сталин сказал, что переговоры с противником возможны лишь в том случае, если это не дает немцам возможности использовать их для переброски своих войск на другой, в данном случае советский, фронт. А немцы уже передислоцировали сюда три дивизии из Италии. Рузвельт ответил коротко, что немцы стараются раздуть противоречия между союзниками.
Подобные тайные переговоры были ошибкой американской дипломатии, они вызвали опасения у советского руководства (ясно выраженные в резком письме Сталина Рузвельту). Немцы сдавали города без боя на западе и отчаянно дрались за каждую деревню на востоке. Так были посеяны семена недоверия, поставившего под угрозу тесную взаимосвязь союзников - основу послевоенных планов Рузвельта. Упорное нежелание американцев допустить советских представителей на переговоры с генералом Вольфом воспринималось в Москве крайне негативно. В позднем объяснении Рузвельт писал Сталину, что желал помочь своим войскам, увидевшим возможность сдачи противника и избежания кровопролития. Но на союзные отношения пала тень. В одном из последних писем Рузвельта Сталину чувствуется понимание президентом этой опасности: "Я не могу избежать чувства горького возмущения в отношении ваших информаторов, кто бы они ни были, за такое злостное искажение моих действий и действий моих доверенных подчиненных. Будет подлинной трагедией истории, если после неимоверных лишений, в одном шаге от победы, произойдет крушение солидарности союзников. Потеря доверия поставит под вопрос все огромное совместное предприятие".
