Полагаем, не будет ошибкой сказать, что в ходе тегеранской встречи "большой тройки" Рузвельт сделал коррективы в своем стратегическом плане создания опеки "четырех полицейских" и расклада сил внутри четырехугольника. Сущность этих корректив заключалась в том, что президент пришел к выводу о возможности достаточно тесных и взаимовыгодных советско-американских отношений в будущем. Мир, в котором США и СССР станут друзьями, определенно виделся как более стабильный, более упорядоченный. Две сверхмощные державы, найдя общий язык, самым надежным образом гарантировали бы мир от войны.
Рузвельт, несомненно, ощущал успех, и он покинул Тегеран будучи убежденным, что его стратегическая линия в мировой дипломатии начала реализовываться в самых существенных своих аспектах. Теперь, в свете тегеранских договоренностей, он гораздо меньше опасался американских изоляционистов (ужас перед которыми, порожденный в 1919 - 1921 и 1935 годах, постоянно его преследовал), он верил, что сумеет убедить конгресс и общественность в необходимости выхода США на подлинно мировые позиции.
Далек был от этого оптимизма Черчилль. Идену, Морану и послу в Москве Керру он сказал после Тегерана: "Может быть еще одна кровавая война. Мне не хотелось бы видеть ее. Я хотел бы проспать. Я хотел бы спать на протяжении миллиарда лет".
Его врач отметил охватившую премьера - и столь нехарактерную для него - черную меланхолию. Но несмотря на явное физическое истощение, Черчилль отправился в Италию к генералу Г. Александеру. "Он может быть нашей последней надеждой на спасение. Мы должны что-то делать с этими проклятыми русскими".
Идейная установка Рузвельта в данном случае была противоположна тому, что выше уже называлось "рижской аксиомой" - предположению, что СССР руководствуется идеей победы коммунизма во всей Европе. Рузвельт выработал собственное представление о сути советской внешней политики. Он исходил из того, что СССР готов к коллективному сотрудничеству в послевоенном мире, что он может быть лояльным партнером и в интересах Америки достичь этого партнерства.
Перемены (или коррективы) в стратегическом видении президента, видимо, лучше всего иллюстрирует его вторая (после Тегерана) встреча с Черчиллем в Каире. У президента уже не возникало желания вызывать для закрытых бесед Чан Кайши, он был гораздо более холоден и менее уступчив с англичанами. Китайцы не получат всей обещанной прежде помощи. А вот подготовка высадки во Франции, которая даст американцам контроль над Западной и Центральной Европой, должна быть ускорена. В Чунцине Чан Кайши почувствовал, что его акции падают. Это видно из телеграммы генералиссимуса высокому американскому покровителю во время второй каирской конференции англо-американцев. Чан Кайши писал, что союзники оставляют Китай беззащитным перед механизированной мощью Японии.
Жесткость Рузвельта в Каире выразилась, помимо прочего, в том, что он в одностороннем порядке принял решение о главнокомандующем войсками союзников на Западе. Им будет генерал Эйзенхауэр. И когда президент и премьер-министр подъехали к сфинксу, смотревшему на них "с высоты сорока столетий", они напряженно молчали. И Рузвельт молчал, когда Черчилль говорил о размножающихся, как мухи, русских, которые превзойдут по численности белое население Англии и Соединенных Штатов.
Ближайшие сотрудники свидетельствуют, что возвратившийся накануне рождества 1943 года президент Рузвельт никогда не выглядел более удовлетворенным и уверенным в себе. Не задерживаясь в Белом доме, он выехал к себе в Гайд-парк - впервые за годы президентства он встречал рождество не в официальной резиденции. И его речь в сочельник по радио дышала невиданным еще оптимизмом. Он объявил, что поручил Эйзенхауэру атаковать противника "с нашей стороны компаса" навстречу победоносным войскам русских. Рузвельт сообщил американскому народу, что нашел общий язык с маршалом Сталиным. "Я полагаю, что мы найдем общую линию поведения с ним и русским народом". В этом выступлении президент заверил американцев, что они "могут смотреть в будущее с подлинной, обоснованной уверенностью", что "мир на земле, добрая воля в отношении народов могут быть утверждены и обеспечены... В Каире и Тегеране мы посвятили свои усилия выработке планов по созданию такого мира, который единственно может быть оправданием всех жертв войны".
