В этой ситуации решающее значение приобретала позиция самого Рузвельта. Но и у него были сомнения. Однозначно поддержать Маршалла в желании ринуться на континент означало антагонизировать англичан, а в мире будущего Рузвельт нуждался в них как в привилегированных союзниках. И Рузвельт не был убежден, что позиция Черчилля - позволить немцам и русским использовать друг против друга свои лучшие силы - является близорукой. Важно, что существовал "Раундап", но его следовало держать в запасе до возникновения перспектив безусловной победы той или другой стороны на советско-германском фронте. И, провозглашая словесно свою твердую приверженность делу быстрого открытия второго фронта, президент Рузвельт в ключевых обсуждениях ушел от той жесткой линии, на которую, как все знали, он был способен. Дело заключалось не в речах Черчилля, которые откровенно нравились президенту. Рузвельту в конечном счете нравилось то, что из них вытекало: не делать окончательных обязывающих выводов, "держать все двери открытыми".
Чувствуя, что Рузвельт слушает его с симпатией, Черчилль шел еще дальше. Он уже не останавливался на захвате Сицилии, он ставил иную задачу - смертельный удар по слабейшей части "оси" - Италии. Здесь заключалось вероятие более быстрых, более эффективных, потрясающих воображение - и менее дорогостоящих в плане людских ресурсов - побед. А русским все это можно будет продать за искомый второй фронт. К четвертому дню конференции Черчилль имел основание сообщить своему окружению, что Рузвельт видит в средиземноморских операциях логическое развитие североафриканской кампании. То же почувствовали и американские военные, их главнокомандующий уже не оказывал безоговорочной поддержки идее высадки в Европе в текущем году. Рузвельту казалось, что он таким образом сохраняет расположение и лояльность Черчилля, необходимые для союзнического будущего, для формирования выгодного соотношения сил в пределах великой коалиции. Своим же генералам - Маршаллу и Эйзенхауэру он со спокойной совестью говорил, что действия в Средиземноморье - этап, вызванный тщательной подготовкой "Раундапа".
Перемена в стратегическом видении президента безусловно сказалась на позиции высших военных чинов американской делегации. На десятый день конференции они сдались и в присутствии президента и премьера согласовали список перспективных приоритетов. Как ни странно, главной задачей была назначена не высадка в Европе (прежняя американская позиция) и не удар по "мягкому подбрюшью" (английская позиция), а сохранение морских коммуникаций в Атлантическом океане. Второй по значимости называлась помощь Советскому Союзу. Заметим, что речь шла (при всех высокопарных словесных пассажах) не о прямой военной помощи наиболее страдающему союзнику, а об экономической помощи и поставках вооружения. Здесь дипломатия Рузвельта создавала себе проблему, по-страусиному при этом прячась от нее.
Третьим приоритетом являлся средиземноморский бассейн. Была названа цель - захват Сицилии. И лишь на четвертом месте стояло то, что более всего соответствовало первоначальному устремлению Рузвельта и что было более всего необходимо для СССР - высадка во Франции. Пятое место заняли операции на Тихом океане. Нам видится, что происшедшее не есть только "победа английской дипломатии". Это было бы слишком простым объяснением, в котором не содержится ответ на вопрос, почему данная победа стала возможной. В Касабланке Рузвельт, выслушав английские соображения, сознательно пришел к выводу, что бои на восточном фронте и овладение контрольными позициями в Средиземном море - хороший путь к послевоенному доминированию. Потенциальные претенденты на это доминирование ослабляют себя, а США входят в Европу через более безопасный "черный ход". Изображение конференции как "победы" английской стороны требовало бы показа того, где президент Рузвельт вводил свои "тяжелые дипломатические войска" - помощь англичанам по ленд-лизу, единую линию с Маршаллом и т. п. Ничего подобного не было. Да и по чисто внешним признакам эту конференцию трудно изобразить как "поражение" какой-либо из сторон. Касабланка была одной из тех первых дипломатических битв, где мощь и возможности США ощущались всеми без исключения присутствующими. Рузвельт пребывал в превосходном настроении. Как отметил в мемуарах Макмиллан, "он постоянно смеялся и шутил". Он чувствовал свою силу. И не из-за ее недостатка он изменил первоначальный план действий. Просто Рузвельт определил более удобный путь к вершине мировой иерархии и пошел по нему. А то, что другие платили за эти удобства, его на данном этапе не касалось.
