Корельский, конечно, мог указать для успешности поисков все эти особенности аппарата. В таком случае, каждая встреча с таможенными дозорами или с международной воздушной полицией — гибель.
К счастью, шел дождь тогда. Небо клубилось, отклик равноденственных бурь гнал от Пернамбуко тяжелые тучи. Достаточно было войти в облака и вместе с ветром скрыться над океаном.
Эти первые дни… Ужасные дни! В тот же вечер, наспех, взяв, что можно, бежали на аэровокзал. Несколько слов в письме к матери… И с тех пор — ничего. Был ли эдикт? Не был? Если Корельский издал, — какой позор для престижа Диктатора! Но он мог, конечно. Владимир припомнил теперь — загадочные улыбки, когда тот прибыл на остров, осо-беную вкрадчивость, подчеркивание нежности в дружбе. Во время похорон жертв с вонзившихся в сушу кораблей — сколько проявил энергии! Собрал всех негритосов, сам следил за распоряжениями Нубу…
Ариадна больна. Неутихающая тревога, непрестанное движение, качание аппарата, иногда большая высота, редкий воздух… Все это надорвало силы, сломило энергию. Она второй день лежит.
— Сколько уже дней, Владимир?
— Не знаю точно. Двенадцать… Пятнадцать. Тебе не лучше, родная?
— Я так устала! Хоть бы на час. На два. Твердую почву под ногами… Землю. Как я хочу земли, Владимир! Как я хочу земли!..
Он стоит на коленях возле кровати, нежно целует, заботливо поправляет подушку.
— Хорошо, Ади. Мы спустимся. Скоро. Потерпи еще немного. Совсем немного.
— У нас консервы кончаются. Воды мало…
— Воды много, Ади. Я ведь недавно… позавчера в Енисее набрал.
— Все равно. Я не могу больше, Владимир! Я умру… Ведь он мог только пригрозить. Но не выполнить. Возможно, что никакого эдикта не было… Куда ты? Владимир!
— Погоди…
Он быстро встает, смотрит в зеркало, отражающее горизонт впереди аппарата.
— Опять кто-то!
Владимир выходит в машинное отделение, берется за рычаг, начинает забирать высоту. Встречный аппарат, идущий со стороны Северной Америки, быстро приближается. Он значительно ниже, ближе к океану, по крайней мере, на полкилометра. Но, вдруг, точно заметив маневр, тоже поднимается, выравнивает путь, тревожно ноет сиреной.
— Дозорный?
Владимиру известны таможенные и полицейские английские и американские аппараты. Со времен республики у них остались цвета — у англичан красные и белые полосы, у американцев — все голубое, с белыми звездами на крыльях. Но в бинокль видно: черный цвет, а на крыльях белые зигзаги. Кроме американцев и англичан, есть еще таможенные у японцев, но у них — белое с желтым. Кроме того, на Атлантическом они не дежурят. Быть может, испанский? Французский? Какие цвета у испанских?
Он стискивает зубы, снова нажимает рычаг. Аппарат вздрагивает, начинает вертикально идти вверх. Встречный уже близко. Видны без бинокля — черный остов и крылья с белыми молниями.
— Опять?
Из ящика появляется длинная ракетная трубка, кладется на аппаратный столик. К сожалению, с собою нет не-булина, приходится прибегать к удушливому газу. Но если понадобится — нельзя останавливаться ни перед чем.
— Любимый! Что там? Встречные? — слышен слабый голос Ариадны.
— Да, Ади. Сейчас разойдемся. Одну минуту.
— Остановитесь! — на английском языке кричит в рупор, наклонившись над бортом, кто-то в форме с блестящими пуговицами. — Именем закона!
— Какого закона? — цедит сквозь зубы бледный Владимир. — Какого закона? Я не знаю закона…
Рука сильнее давит рычаг. Но встречный уже приблизился. На плечах узкие плетеные погоны, на голове форменная фуражка с золотым околышем. Незнакомец выдвигает металлический шест, взмахивает красным флагом.
— Ни с места!
Владимир берет в руку трубку, прикладывает палец к приделанному у дна замыкателю. Еще мгновение… И слышит вдруг:
— Циклон идет! От берегов Гвианы зюйд-вест! Центр 748! Именем закона требую повернуть обратно!
Это быль аэроплан американской метеорологической инспекции.
