Диктатор всегда действовал без промедления, памятуя о том, что пуля лучший аргумент, а она покидает ствол мгновенно.
Но как он ни торопился, он прежде всего проверил, нет ли чего подозрительного снаружи кабинета, и лишь потом освободил аппарат от ящика. Минуты через две остроконечная трубка футуровизора смотрела на площадь.
Диктатор трижды прочел инструкцию и с трепетом перевел рычаг временной шкалы на год вперед. Экран засветился. На нем отразилась та же площадь, что лежала за окном. Так же неистово искрилась брусчатка, прохожие так же жались в скупую тень пальм, так же врезалась в блеклое небо стройная колокольня Святой Марии. Но нет: там, на экране, не было голубей, что сейчас расхаживали по площади, и возле обелиска Независимости стояли не две машины, а одна.
Что такое?! Руки диктатора задрожали. На стене оперного театра не было его портрета.
Он подумал: "А может быть, я захочу отдать приказ, чтобы его не было?" Но прежде чем он это подумал, он уже знал, что никогда этого не захочет.
Ему стало страшно. Сукно мундира облепило спину, как горячий компресс.
Лихорадочным движением он навел аппарат на газетный стенд, находящийся против дворцовых окон, и прибавил увеличение до предела. Площадь отступила за рамку, газетный лист занял весь экран, но от волнения строчки прыгали перед глазами диктатора.
Он приказал себе успокоиться. Он еще не разучился приказывать себе, и строчки успокоились.
В газете были какие-то пустяки. Микрометром диктатор стал переводить счетчик дней назад. Заголовки, аншлаги, клише, карикатуры завертелись, как в калейдоскопе.
Стоп! Статья называлась: "Суд над палачами свободы". Первые же абзацы объяснили диктатору все. "Сейчас, когда мы чествуем освободителей, поднявших восстание против кровавого тирана, полковников Филенсио Граппа, Эндо Сармадо, капитана Хунлея Орка и..."
Диктатор прикрыл глаза. Теперь он знал, когда будет свергнут, кем и как. Прочее его не интересовало.
Медленно, с закрытыми глазами, диктатор улыбнулся. Так могла бы улыбнуться свинцовая маска. Теперь он всесилен. С футуровизором ему теперь ничего не страшно. Даже немилость северян, подаривших аппарат. Он заранее разглядит все происки. О, у него тяжелая рука, сильная рука и могучий стремительный ум.
Он поднял трубку.
- Немедленно арестовать и доставить ко мне полковника Филенсио Граппа, Эндо Сармадо, капитана Хунлея Орка!
Вот и все. Он насладится их растерянностью. А потом уничтожит. Но сначала он заставит их лизать сапоги. Снимок он велит напечатать в тот самый день и на том самом месте, где должна была появиться статья "Суд над палачами свободы".
Боже мой, он теперь может насиловать будущее, словно шлюху!
Прекрасно! Познакомимся с результатом. Портрет по-прежнему висит на стене - и даже крупнее, чем был. Ага, прохожие преклоняют перед ним колени. Ну это уж слишком... Хотя почему "слишком"?
Приплясывая от восторга, диктатор перебросил рычаг сразу на три года вперед. И отшатнулся. Площадь заполняли толпы. Мелькали плакаты: "Смерть насильнику!", "Да здравствует свобода!" Толпа колыхнулась, раздалась, и в образовавшемся просвете диктатор увидел поставленного на колени человека с окровавленным лицом. В груди что-то тихо оборвалось: диктатор узнал в человеке себя.
Газету будущего. Быстро! Кто подготовил восстание? Имена! Историю на допрос. Иголки под ногти! Говори, стерва! А-а, вот оно как: сначала забастовка на заводе "Сито". Студенческие демонстрации. Речи агитаторов, колебания в войсках. Имена зачинщиков... Уф!
Диктатор сбросил мундир, галстук, ослабил пояс на яйцевидном животике и продиктовал по телефону приказ: расстрелять поименно семьдесят девять человек, поставить на территории завода "Сито" пулеметы, закрыть университет.
Порядок.
Ангелок,
Милый мой,
Приходи на вечерок,
Милый мой...
мурлыкал диктатор, чувствуя во всем теле приятную легкость.
Он не спешил взглянуть на экран. Он смаковал ожидание, как проголодавшийся гурман смакует роскошный обед. Все-таки наука существует не зря. Конечно, зловредные идеи могут быть и у ученых. Но ничего, пусть живут. Гаркнуть на них на всех - и дело с концом. Народ одобрит. Народ тоже не любит умников. Народ любит его. Еще не было парада, на котором народ не рукоплескал бы ему. Ненавидят его только сумасшедшие. А что, это идея! Надо подсказать писателям: кто хочет неодобренных сверху перемен - тот психически больной.
