Ано не чувствовал ужаса. Только покой и покорность. Он видел глаза Лэнгсона — умные, ясные, университетские какие-то глаза…
— Сдохни уже нахрен, — обыденно велел Джек.
Выждал пару секунд. Потом встал и взвалил труп на плечо.
Чёрная Птица била крыльями — в теплом серебряном горле рождалась песня.
В медотсеке по-прежнему стояла тишь. На экранах ломались разноцветные линии, что-то монотонно пикало, тушкой лежал в углу малолетний эвакуант, быв бледнее, чем налепленные на него пластыри с датчиками. Ифе сидела за столом и смешивала какое-то зелье, нахохленная, сосредоточенная. Когда Джек вошёл, она сметала в горку просыпанный порошок, рассерженно шипя себе под нос. Не заметила его.
Айфиджениа, конечно, слышала тревогу и испугалась до дрожи, но в рубку не понеслась. В соответствии с уставом она находилась на посту. Джек вдруг представил себе Ифе-школьницу, маленькую правильную девочку, отличницу-замухрышку, незаметную и несмелую. Слабо затомило в груди.
Чёрная Птица.
Военный врач.
— Ифе, — тихо позвал Лакки.
— Джек! — вскрикнула она, обернувшись, и вскочила. Рвалась медичка не к сержанту, разумеется, а к капитану; Лэнгсон свалил того на ближайшую койку и сухо сказал:
— Всё.
Айфиджениа подлетела и резко прижала пальцы к шее Карреру, ловя пульс.
— Сердце не выдержало, — рискнул предположить Лакки. Она отмахнулась свободной рукой, не глядя.
Джек вздохнул. Сказал негромко, без малейшей иронии: «Requiem aeternam dona eis, Domine». Ифе яростно на него воззрилась.
— Раздень его, — приказала. — Быстро. Сейчас я реанимашку заведу! — тут же побежала заводить. Лакки проводил её тоскливым взглядом. Руки у медички дрожали, стеклянная дверь лекарственного шкафчика зазвенела, когда она сунулась его отпирать; звук вплёлся в глухой гул реанимационного комплекса, тестирующего себя самое.
— Et lux perpetua luceat eis, — задумчиво продолжал Джек, глядя на Айфиджению. — Et ad te omnis caro veniet…
— Сейчас! — сообщила Ифе, щёлкая ногтем по игле шприца. — Я его вытащу!
И кинулась к мертвецу.
Лэнгсон поймал её за лацканы и притянул к себе.
— Нахрен его! — ласково сказал он Птице, глядя сверху вниз в бледное личико. — Нас вытаскивай, дура!
Она разок трепыхнулась в его руках, и замерла.
— Что?
— Ходовая нае… — Джек смолк, поправился и продолжал уже с оглядкой на птицын разум, — двигатели отказали у нас, майор Никас. И смотрим мы носом в «большую свиту», а там «Йиррма Ш’райра», там «Рхая М’йардре», там чёрт с рогами. И «Шторм» нас кинул. Нас часа через три достанут. Может, расстреляют, а может, и руками зарежут. Для своего удовольствия.
Ифе замерла. Распахнула и без того большие глаза до неправдоподобной, кукольной ширины.
И повисла на Лакки.
Уцепилась за него так, словно он был единственным спасением. Джек облизнул губы: неприятно, унизительно было понимать, что в действительности точно наоборот.
— Ну… чего… — промямлил он и торопливо подытожил, — беда, в общем.
Птица всхлипнула — беспомощно, жалко.
Джек растерялся. Он честно старался рассказать как можно короче и спокойней, так, как представлял себе сухое изложение информации. Виделось: вот Айфиджениа часто заморгает, она всегда так делает, когда на неё находит решимость. Закусит губу и пойдёт в свой закуток за гитарой. А вернётся уже — Чёрной Птицей, кого не стыдно бояться даже самому Лакки.
Но Птица прижималась к нему, запрокинув голову и открыв рот, растрёпанная, бледная, с покрасневшим глазом, несчастная и беззащитная.
Безмолвная.
«Да что же делать с тобой?!»
В рубке Маунг Кхин провёл по лицу ладонью. Повторил изречение Гаутамы, и оно рассыпалось в его мыслях ледяной солью.
«Смотрит…»
«…царь смерти».
Алек Морески, принявший командование кораблём, сощуренными глазами изучал трёхмерную карту, которая устаревала с каждой секундой. Судя по данным последнего сканирования, рритские корабли не собирались вести огонь. Хищники по происхождению, ррит любили живую охоту. «Миннесота» была добычей забавной и лёгкой. Их возьмут на абордаж и убьют руками.
Патрик О’Доннелл развалился в кресле, заложив руки за голову.
Несмотря на очевидность будущего, все трое ощущали безмятежный покой.
