– Ух ты! – заорал он и сунул находку в ящик для чистки обуви.
Мы пронеслись по дому словно смерч: Фишка вытаскивал из шкафов костюмы и спортивные пиджаки, прикладывал их к себе перед зеркалом, открывал выдвижные ящики, хватал, что нравилось, а остальное вываливал на пол. Его глаза сияли, а возбуждение росло, пока мы бегали из комнаты в комнату, бросая одежду, которая могла бы нам подойти, на кровати, стулья и диваны. Я ощутил в паху напряжение, как перед поллюцией, будто во сне собираю вещи, и до отплытия всего несколько минут, и ящиков с одеждой, которую надо упаковать, все больше и больше, а пароход уже гудит в гавани. Когда мы переступили порог маленькой гостиной, я погладил белые гладкие ягодицы Фишки, который шел впереди, и он обернулся ко мне, скребя у себя в паху.
– Это очень меня заводит, ми-и-истер.
Он сел на кровать и стащил плавки, и его член поднялся, выделяя смазку.
– Ух ты! – Он лег на спину, опираясь на локти и дрыгая ногами. – Подрочи мне.
Я сбросил плавки и сел рядом с ним, втирая смазку в головку его члена, и через несколько секунд он кончил. Мы приняли душ и отобрали одежду, или, точнее, одежду выбрал я, поскольку Фишке по вкусу пришлись в основном яркие спортивные куртки, широкие галстуки и соломенные шляпы. Я отыскал для него голубой костюм, в котором он выглядел как школьник 1920-х годов на каникулах. Для себя я выбрал серый костюм из королевской шотландки и мягкую шляпу зеленого фетра. Запасное оружие и патроны мы упаковали в портфель вместе с киногранатами, которые дал нам Проныра.
Рыбные запахи и мертвые глаза в дверных проемах, запущенные кварталы забытого города, улицы занесены песком. Я начал вспоминать лавки скупщиков краденого, пушки и медные кастеты в пыльной витрине, дешевые меблирашки, мексиканские закусочные, холодный ветер с океана. Впереди шеренга полицейских обыскивает стоящих лицом в стену семерых мальчишек. Слишком поздно поворачивать назад, нас уже заметили. И тогда я вижу множество операторов, гораздо больше, чем привлек бы обычный обыск. Я незаметно прячу в ладони киногранату. Перед нами останавливается коп. Я выдергиваю чеку и поднимаю руки, швыряю гранату высоко в небо. Черный взрыв скрывает от нас съемочную площадку, и мы бросаемся бегом по темной улице к барьеру. Мы все бежим и бежим и, наконец, выскакиваем из черного серебряного тумана на предвечернюю солнечную улицу предместья… асфальт в трещинах и терпкий запах сорняков.
Калейдоскоп в галерее игровых автоматов
Голые мальчики стоят возле родника на фоне саванны, вдалеке голова жирафа. Мальчики разговаривают рычаньем и ворчаньем, мурлыканьем и повизгиванием, они скалят друг другу зубы, как дикие псы. Двое мальчишек трахаются, стоя, сжимая друг друга, клыки обнажены, волосы на загривках стоят дыбом, на ногах рябь гусиной кожи, они скулят и подвывают.
В садах гнилой плоти вялые чернокожие мальчики с гадкими улыбками скребут эрогенные нарывы, болезненные, гнойные, сладкие, их голые тела выделяют сепиевую дымку азотистых паров.
Зеленый мальчик-ящерица у речки с застойной водой улыбается и медленно скребет пальцем поношенные кожаные плавки.
Тусклый уличный свет на грязной одежде, там стоит голый мальчик, в одной руке – рубашка, другой он чешет задницу.
Двое голых юношей с курчавыми черными волосами и острыми ушами Пана играют в кости у мраморного фонтана. Проигравший нагибается, глядя на свое отражение в чаше. Победитель пристраивается сзади, как фаллическое божество. Большими пальцами он цепко раздвигает гладкие белые ягодицы. Губы раздвигаются, обнажая острые белые зубы. Смех сотрясает небо.
Мальчики на планерах парят на красных крыльях на фоне заката и пускают с неба дождь стрел. Мальчики с пращами скользят над долиной на черных пластмассовых крыльях, сверкающих на солнце, как слюда, рваная одежда бьется о твердую красную плоть. К запястью каждого мальчика привязана кожаным ремешком тяжелая рогатка. На поясах у них кожаные сумки с круглыми черными камнями.
Мальчики на роликовых коньках скатываются вниз с холма в вихре осенних листьев. Они прорезают полицейский патруль. Кровь обагряет кружащие мертвые листья.
