Толип посмотрел на куст, и куст послушно раздвинул ветви. И увидел Толип двух лежащих хомов: Пилота, убитого наповал, и Стрелка, смертельно раненного в живот, но ещё дышащего.
Толип подошёл, нагнулся над Стрелком, и Стрелок, почувствовав чьё-то присутствие, открыл глаза.
- Мир тебе, - сказал Толип и протянул хому руку.
Но Стрелок, верный присяге и воинскому долгу хомов, увидев над собой склонённого врага с угольно-чёрной Дикой Тварью на плече, разрядил в них всю обойму излучателя.
И клочья тьмы пали на Стрелка.
До позднего вечера прождал Капитан возвращения Пилота и Стрелка. Но, когда солнце стало садиться, перенапряжение нервов, потеря крови и боль ран отключили его сознание.
Он сидел в катапультированном из подбитой спасательной шлюпки кресле посреди пустыни. И не было в пустыне больше никого и ничего, кроме песка и ночи.
Ночь выдалась тихая, ярко-звёздная. Горизонт, близкий и ровный, трепыхался зарницами, мягкими и лёгкими. Было тепло по-весеннему; изредка по небу рассыпающейся чертой скользил метеор.
В полночь, когда небо стало темней, звёзды - ярче, резче, а зарницы больше и злее, потянул холодный ветер. И тогда из пустыни постепенно вырастающей фигурой пришёл Мудрец. Он шёл от самого горизонта, шёл неторопливой, шаркающей походкой, подойдя, остановился у самого кресла, внимательно посмотрел на Капитана, а затем степенно опустился на песок. Мудрец был очень старый, морщинистый, с куцей редкой бородкой, в заношенном звездчатом халате и такой же, островерхим колпаком, чалме звездочёта. Его сухое, тёмное лицо, похожее на старый засохший сморчок, разверзлось провалом рта, и он прошамкал:
- Ты помнишь свой последний сон?
Капитан хотел ответить, но не смог - превратился в безмолвную сидячую статую.
- Помнишь... - кивнул Мудрец. - Ты пришелец здесь, - проговорил он и замолчал. Затем продолжил: - Пришелец, а не хозяин... Ты - Чужой. И не только для нас... Ты свой только самому себе.
Мудрец замолчал и теперь уже надолго. Думал, перебирал тяжёлые старческие мысли.
- Послушай, - наконец сказал он. - Ты помнишь свой последний сон? Помнишь... Послушай, если бы всё это было на самом деле: ты был бы охотником, смелым и ловким, сильным, жил бы с любимой женой в родном, кормящем тебя лесу, и каждый год жена рожала бы тебе ребёнка, твоего наследника, твоего сына, Твоё Дитя!.. А Чёрный Жрец... Чтобы ты с ним сделал? Чтобы ты сделал со Жрецом? Вот если бы всё так было, чтобы ты с ним сделал?
Мудрец вздохнул. Опустил голову.
- Тяжело. Ты - Чужой. Ты свой только самому себе.
Небо расчерчивали метеоры: на квадраты, на чёрные бездонные треугольники, равнобедренные, косые и кривобокие.
Больше старик ничего не сказал. И лишь перед самым рассветом прошептал:
- Так чтобы ты с ним сделал?
Капитан очнулся.
Две луны невидящими бельмами глаз равнодушно пялились с неба. Глухая тишина Дикого Леса давила на сознание кошмаром ирреального сна, и Капитан застыл в прострации, и не мог пошевелиться, словно сон ещё продолжался. Болела голова, разрывалась грудь, не
насыщавшаяся тёплой ватой сгустившегося воздуха. И глаз Капитан закрыть не мог, загипнотизированный бельмами лун. Левое бельмо было меньше правого, с теневой щербиной, и от этого казалось, что Дикий Зверь космоса, нависший над Диким Лесом планеты, сильно косит.
"Так умирают", - понял Капитан.
"Так умирают", - подтвердил Дикий Зверь с неба.
"Так умирают", - придавила его чёрная вата воздуха.
"Так умирают", - хрустнул веткой Дикий Лес.
И тогда из темноты на поляну вышел серебристый призрак с Дикой Тварью Дикого Леса на плече. Дикая Тварь была беспросветно черна, как и её собрат космоса. Клок тьмы на плече призрака. Но глаза её горели живым огнём. Огнём пекла выжигали они душу Капитана.
- Капитан, - сказал серебристый призрак загробным голосом Стрелка, я вернулся. Но я вернулся другим.
"Я вернулся мёртвым", - услышал Капитан.
- Я больше никогда не буду воевать, - продолжал Стрелок. - Я больше никогда не буду убивать.
"Я больше никогда не буду жить", - слышал Капитан.
- Можно ли назвать войну жизнью? - говорил Стрелок. - Мы жили смертью.
