Всё еще возбужденный, профессор вернулся через минуту, чтобы дать объяснение столь внезапно произошедшей с ним перемены:
—Они по обыкновению всё перепутали, за ними нужен глаз да глаз. Вместо спокойных эндшпильньгх позиций они пустили кассету на развитие внимания до конца партии — только что будущим мамам была показана позиция из последней партии матча Стейниц — Чигорин. Можете себе представить, какой отрицательный заряд эмоций получили бы чемпионы еще до рождения, тем более что за этой позицией следует положение из партии Пузман — Газзаров из клубного чемпионата Европы?!
Следующей нашей остановкой оказался зал, на двери которого висела табличка с именем Скуратова.
Это наш зал Матери и Малюты, - с гордостью сказал профессор. Огромное помещение, где молодые мамы играли с младенцами, было залито светом, а в углу два бутуза с увлечением гоняли по доске одинокого короля. Здесь же бродил старый сиамский кот по кличке Чесе.
Да-да, потомок того самого, алехинского! — подтвердил он. - Кот на редкость учен, и, когда крохи располагают в окончаниях пешки на полях цвета собственного слона, он начинает жалобно мяукать.
В дальнем углу я увидел двухлетних девочек, сидящих на горшочках перед пустынной доской и по очереди нажимающих на кнопку шахматных часов.
—Вы знаете, что при предельном сокращении времени на обдумывание вопрос техники пережатия часов приобрел решающее значение. Одна из этих прелестных крошек, — здесь профессор снова понизил голос, — и есть та самая Регина Фишман, которую оставил таинственный незнакомец из Рейкьявика.
Пройдя еще немного по коридору, мы остановились перед тяжелой дверью, которую было легко и не заметить. Оглянувшись, профессор убедился, что в коридоре кроме нас никого нет, и нанес три длинных и два коротких удара по алюминиевому бруску, произнеся загадочные слова: «Паска Дери». С другой стороны зашуршало, низкий голос ответил: «Дери Паска», и дверь распахнулась. Человек в противогазе пропустил нас вовнутрь, и мы оказались в большой лаборатории, где на длинных оцинкованных стеллажах здесь и там стояли колбы и пробирки.
—Вы понимаете, конечно, что наш разговор сугубо конфиденциален, -взял меня под руку профессор. — Ведь то, чем мы занимаемся здесь, является абсолютным табу в научном мире, но мы твердо верим, что наши эксперименты в ближайшем будущем разрешат вообще все проблемы шахматного тренинга. Мы работаем, — профессор перешел на шепот, — над техникой клонирования шахматиста-супермена! Нам удалось получить младенца, который уже на второй день после появления на свет не только прекрасно ориентировался в тонкостях ладейного эндшпиля с пешками «f» и «h», но и показал опровержение атаки Маршалла и челябинского варианта. К сожалению, пилюля, вырабатывающая гормон, приносящий счастье, не сработала, и младенец, без сомнения будущий чемпион мира, все время плакал и постоянно находился в подавленном состоянии. Мы решили э-э-э... словом, вы сами понимаете... Нет-нет, анализы с показанными им вариантами мы, разумеется, сохранили, они находятся в мощном сейфе, им ведь нет цены. Да, жизнь не стоит на месте: новое время — новые песни. И все-таки грустно, что многие, прекрасно зарекомендовавшие себя формы шахматной жизни, уходят в историю. Неужели безвозвратно?
Мы снова вышли в коридор. Забытая, трогающая сердце мелодия полилась из динамика.
—Да, былое нельзя возвратить и печалиться не о чем, — вздохнул профессор, — у каждой эпохи свои подрастают леса, а все-таки жаль, что нельзя с Николаем Владимировичем поужинать, в Клуб заскочить хоть на четверть часа...
Раздались короткие сигналы из аппаратика, прикрепленного к нагрудному карману халата главного врача. Он попросил его извинить: профессора срочно вызывали в «Арбузную». На цыпочках покинув холл, я, после некоторых поисков, оказался у выхода Длинная очередь молодых людей стояла перед тяжелой литой дверью. Медленно падающий пушистый снег Москвы освежил мое лицо.
