новится самостоятельной стихией, подчиненной собственным закономерностям — архетипам, наследственным образцам «координации поведения», прошлому человеческой жизни, границам языка, которые уже со времен Витгенштейна считаются также границами мышления. Словом, речь идет об «идолах» Бэкона, распространяющих свое влияние на отдельные штаммы людей или на все человечество, но принятых без малейшего осуждения, скорее с восторгом.
Прибавьте к этому современный бум математического языка, что само по себе в применении к актам духовной жизни лишает их внутреннего смысла и подчиняет фактическим отношениям. Число — наиболее абстрактная, но вместе с тем и наиболее вещественная сторона всякого процесса, в модной «квантификации» явлений духовной жизни больше эпидемического страха перед устаревшей идеальностью, horor spiriti, чем науки. Так же обстоит дело с другими ограничениями сознательного элемента, проистекающими как бы из самого развития научных знаний. Я не собираюсь здесь излагать популярные выводы теории «поведения» или гипотезу, согласно которой индейцы хопи иначе понимают окружающий мир потому, что у них грамматика другая. Не хочу также оспаривать положительные завоевания тех или других частных наук, попавших
54,
в зону этой философской радиации. Скажу только, что при рассмотрении всей картины современного мышления вкус к овеществлению духа и склонность подчинять всеобщую истину системе «частных миросозерцании» бросаются в глаза.
Какая причина заставляет современную немарксистскую мысль ценить такой поворот проблемы бытия и сознания в отличие от тех времен, когда ходячий фразой филистера было стремление к надзвездным идеалам, этот вопрос здесь можно оставить в стороне. Достаточно сказать, что при самой изысканной терминологии и тонкости отдельных мотивов любая подобная редукция бесконечной полноты сознания, отражающего в целом бесконечность действительного мира, приводит к неразрешимым положениям и рождает множество безнадежных попыток распутать этот клубок.
В самом деле, допустим, что всякое сознание «привязано к своему месту» и является функцией определенных изменений в данной группе фактов бытия. Естественно, возникает вопрос: а ваше сознание, господин наблюдатель, физиолог, кибернетик, социолог, этнограф, лингвист, также является содержанием одной из бутылок, стоящих на полке музея типов и стилей, нейродинамических структур и экзистенциальных положений, или для своей собственной позиции вы делаете исключение? Ес—55
ли вы делаете его, ваша теория непоследовательна. Если не делаете — то она так же слепа, как другие явления духовной жизни, и не менее «функциональна», чем они, не менее иллюзия, требующая другого, высшего сознания, способного заточить его обратно в принадлежащую ей нишу бытия, откуда она незаконно тянется к царству всеобщей истины. А если так, то почему мы должны верить вашей теории? Ведь она также, по существу, говорит нам только о вас, создателе этой теории, продукте работы вашего мозга и влияния окружающей среды, а не о предмете самой теории. Другими словами, всякая попытка превратить сознание человека в чистый эпифеномен, простую функцию определенной суммы условий ставит мысль перед апорией, известной еще в древности, апорией скептиков, которую не сумел убедительно решить даже такой изощренный ум, как Секст Эмпирик.
Допустим, что вы приходите к врачу, жалуясь ему на плохой сон и общую депрессию. Вы для него продукт организма и среды, но врач такой же человек, как вы, и у него также есть свой организм и среда. Выписывая вам стандартные таблетки, он думает про себя: «Черт бы тебя побрал с твоими болезнями! Вот у меня что — то болит в правом боку. Хорошо еще, если камни, а если другое? Надо сходить к Петрову, он хороший диагност». И вот врач идет
к другому врачу, для которого он вместе со своими сомнениями представляет собой только объект исследования.
Однако Петров также имеет свой организм и среду. Он только что закончил тягостный бракоразводный процесс, находится в состоянии душевного подъема и склонен ставить только оптимистические диагнозы. После довольно быстрого прощупывания печени он успокаивает приятеля, советуя ему пить минеральную воду и валерьяновый корень. «Должно быть, что — нибудь гастрическое». Но если эта тенденция ставить легкомысленные диагнозы упрочится, то самого Петрова придется послать к третьему врачу, третьего — к четвертому, и так далее до бесконечности. Каждый врач есть только пациент для своего собственного врача, то есть для другого сознания, которое рассматривает его извне с целью определить ход объективного процесса, объясняющего, как эпифеномен, и сознание больного.
