— Ну вот, дал бог внученьку, — сказала она Кузовлеву, когда положила трубку. — Из роддома звонили. Сынок — добытчик, а дочка — хозяйка, — довольно улыбнулась счастливая бабушка.
Кузовлев понимал, что ему не время засиживаться. Но не мог сразу встать из-за стола, боясь обидеть хозяйку. Снова заливисто зазвонил телефон.
— Слушаю вас, — сказала женщина. — Поняла, милый, поняла. Сейчас позову лейтенанта. Он самый. Прибыл. Не беспокойтесь. Владимир, подойди, пожалуйста. Звонят из комендатуры.
— У телефона лейтенант Кузовлев. Слушаюсь, товарищ майор. Направляюсь к вам немедленно.
Военная комендатура помещалась на территории бывшего мужского монастыря в трапезной, сложенной из красного обожженного кирпича. Витые решетки на полукруглых окнах венчали массивные кресты. Лейтенант почти с суеверным страхом вошел в узкую калитку, врезанную в толстые дубовые двери.
Комендант сидел в маленькой комнате с низким сводчатым потолком, загораживая спиной окно. Он был краснощек и широкоплеч. Контраст между внешностью коменданта и аскетическим монастырским убранством был так разителен, что Кузовлеву вдруг стало весело. Он вспомнил уроки литературы.
Еще одно последнее сказанье —
И летопись окончена моя…
Он декламировал это когда-то с чувством, стихи ему нравились, но он никак не мог представить себе монаха Пимена. А ведь именно в таком месте должен был сидеть Пимен. Как это ему не приходило в голову?
Кузовлев, с трудом сдерживая улыбку, кашлянул.
— Я вас слушаю, товарищ лейтенант. — Майор внимательно посмотрел на стоящего перед ним офицера.
— Я прибыл в ваше распоряжение, товарищ майор.
— Ваше удостоверение личности? — вместо ответа потребовал строго майор.
Он долго разглядывал то Кузовлева, то его фотографию, укоризненно покачал головой:
— Удостоверение недавно получили, а в волосах уже седые пряди… Что-нибудь случилось?
— Ничего особенного… Обычная работа.
Комендант неторопливо, с особым старанием пригладил свои пышные черные волосы, явно любуясь собой. Взял карандаш и застучал по столу, хитро прищурившись.
— Эскадрилья вылетела на север.
— Мне нужны точные данные, товарищ майор.
Майор недовольно смотрел на лейтенанта, наклонив голову. Засопев, грузно осел на стуле:
— Чтобы иметь точные сведения, надо вовремя прибывать в часть, товарищ лейтенант! Документы ждут вас в канцелярии. Маршрут следования в них указан. К месту назначения с вами последует сержант Сироткин.
Кузовлев вышел на монастырский дворик. Еще раз с интересом посмотрел на древние высокие стены с разрушившимися кое-где бойницами. В это время рядом тяжело хлопнула дверь. Обернулся. На пороге, жмурясь от яркого солнца, держа за пряжку раскатанный ремень, в расстегнутой на груди шинели, замер высоченный конопатый парень.
— Сержант Сироткин? — окликнул Кузовлев.
— Так точно, товарищ лейтенант! Сержант Сироткин!
Высоченный парень смотрел на лейтенанта и улыбался, затем быстро захлестнул ремень, привычным движением расправил складки шинели, загнал их на спину и шагнул с порога:
— Вместе будем добираться.
Шагая к центру города, где около сквера находился родильный дом, лейтенант несколько раз искоса взглянул на своего спутника. У рыжеволосого Сироткина не только лицо — большие красные руки и те были густо обсыпаны веснушками. Такого раз увидишь — не забудешь. Но в какой эскадрилье служил сержант, Кузовлев припомнить не мог. Он хотел было спросить у Сироткина, кто его командир, но раздумал.
— А чего это мы в город пошли? — внезапно спросил сержант. — Вокзал в другой стороне, товарищ лейтенант!
— Я знаю, где находится вокзал, — спокойно ответил Кузовлев. — Идите за мной.
— Есть, идти за вами! — после короткой, но достаточной для выражения обиды паузы сказал Сироткин.
«А он нахал! — подумал Кузовлев. — Недовольство выказывает!»
Теперь Кузовлев испытывал к своему спутнику смутную неприязнь. Он смерил его осуждающим взглядом и поджал губы. Дальше шли молча.
На углу городского сквера, возле голубой цветочной палатки, Кузовлев остановился. За витриной торчала в глиняных горшочках герань, белели опадающие флоксы, цеплялись проволочными стеблями за невидимые гвозди бумажные розы и бессмертники. Продавщица, подперев кулачком пухлую щеку, читала какую-то книгу — затрепанную, с пожелтевшими страницами.
