Потянувшись за джинсами, я думаю о том, накатит ли на меня очередная волна тошноты, когда я сяду? Я еще не сказала Марку. Я просто не готова.
Мы берем рюкзаки, палатку и направляемся на паром. Мне нравится, что тяжесть рюкзака оттягивает плечи назад. Мы идем к пристани, соленый ветер играет моими волосами, а чайки приветствуют нас восторженными криками. Мне очень хорошо. Атлантический океан серо-синего цвета. Я не вижу горизонта вдали, предо мной — бескрайняя синева, без начала и конца.
Ветер швыряет соленые капли на стекло иллюминатора парома, а мы, уютно устроившись внутри, сидим и потягиваем дымящийся кофе из пластиковых стаканчиков. На бумажных тарелочках лежат еще теплые рогалики с растаявшим маслом. Я голодна, и меня не тошнит. Даже волны, что раскачивают нас вместе с оранжевыми сиденьями, не вызывают негативных ощущений. Может, к началу четвертого месяца это наконец прошло. Марк сидит напротив и улыбается, как ребенок. Я улыбаюсь в ответ, надеясь, что он оставит мне третий рогалик. Но тут он отворачивается, устремляя взгляд в океан. Он чем-то озабочен.
— J'étais fâche. J'étais bête, Энни.
Я не понимаю, о чем он говорит. Он злился на себя. Я поступил глупо, говорит Марк. Я не попрощался с ним!
— С Чарли?
— Non, — тихо говорит Марк. — Mon père. Я не попрощался с Морисом.
От неожиданности я поперхнулась. Кофе обжег мне горло, сердце учащенно забилось, и я машу рукой перед открытым ртом, чтобы не было так горячо.
— Я был так зол! — Он тянется ко мне и крепко сжимает в руке мою ладонь. — Я винил себя.
Я смотрю в иллюминатор, на белые гребешки волн, которые разбегаются в стороны от железной громадины парома.
— Я знаю, Марк. Ты мог бы мне об этом и не говорить.
Он наклоняется вперед:
— Mais si, Энни, это правда… Je veux que tu saches. Я был зол, я злился на себя… потому что знал, Энни, я уже все знал! — Марк тяжело выдохнул сквозь зубы и вытер лоб рукой.
Я провела ладонью по его щеке.
— Что ты уже знал?
Он посмотрел мне в глаза:
— Я знал, что он болен. Я знал еще до того, как мы уехали. Я видел это, tu sais? Я видел, как он уставал…
Я задумчиво улыбаюсь, качая головой. Потому что помню первый звонок Розы, когда она все рассказала. Я помню шок, я помню боль в его глазах.
— Нет, Марк, ты не знал. Мы не…
— Si, Энни, я знал! У нас с отцом были такие отношения, что нам иногда не надо было даже ничего говорить друг другу.
Тогда я поняла, что он действительно прав. Я вспомнила их разговоры с отцом, их понимающее молчание… Как же я завидовала им, их родственному взаимопониманию, их взаимной привязанности!
— Eh plus… Он даже пытался поговорить со мной об этом, Энни. — Марк поморщился. Его рана действительно все еще кровоточила. — Однажды, когда мы были у реки.
— Он знал? — Я хватаю Марка за колено.
— Oui. — Марк трет лоб и прижимает руки к вискам, тяжело дыша. — И я не позволил ему заговорить об этом. Я видел, что он взволнован. Я видел это в его глазах. Но я не позволил ему сказать мне об этом. Я не хотел слышать ничего неприятного! Merde, Энни! Quand j'y pense!
Сейчас я вижу в глазах Марка стыд и тяжесть вины.
— Oui, je sais… Я не хотел признавать это, Энни!
Я снова слышу слова Чарли и вижу перед собой его лицо.
— Почему, Марк?
— Ты хотела домой. И я хотел отвезти тебя. Я думал, что тебе это действительно нужно, я думал, что ты наконец готова увидеться со своей матерью…
— О Марк!
— Je sais. — Грустная улыбка тронула его губы. — Я не так тебя понял. Я все неправильно понял.
Нет, думаю я, ты не все неправильно понял. Марк. Он знал кое-что обо мне, в чем даже я сама не могла себе признаться… Марк знал то, что я прятала сама от себя в самом дальнем углу своего сердца, как прячут пару старых ботинок в самом дальнем углу шкафа. Не он один отказывался признавать очевидное.
— Et puis… (А затем…) Когда позвонила моя мать, я испугался, Энни. И я почувствовал себя виноватым, очень виноватым. Я запаниковал. Я подумал: как я могу быть отцом, мужем? Я ведь просто мальчишка, глупый мальчишка.
— Не ты один, — вздохнула я.
* * *
Я помню, как мы летели в Австралию. Я помню это радостное возбуждение, трепет в сердце, когда самолет, словно огромный орел, высматривающий добычу, завис над берегом океана, над Сиднеем. Когда наконец самолет замер на бетонной полосе аэропорта Кингсфорд Смит, я, держа руку Марка в своей руке, выглянула из иллюминатора и увидела марево, струящееся над землей. Вот я и дома, подумала я тогда.
