– Павел сегодня звонил и просил о том же, но я отказала. Наши отношения закончились.
Невозможно пить лекарство так долго – наступило время вернуться бабушке. Эдита Павловна плыла к нам со спокойным выражением лица, но ее глаза вопросительно блестели, выдавая нетерпение. Видимо, Мария Александровна подала какой-то знак, потому что бабушка поджала губы и опустилась в любимое кресло быстро и недовольно.
– Какая невыносимо гадкая микстура, – произнесла она и убила меня взглядом.
* * *
Неделя прошла спокойно (если не считать бабушкиного подчеркнуто-сдержанного отношения ко мне). Кора с мужем уехали отдыхать на какие-то далекие полуострова, оставив обиженную Леру дома.
«Мне совершенно не до тебя», – проворчал перед отъездом Семен Германович, и моя двоюродная сестра после этого кричала о несправедливости почти целый час. Я сидела в кресле на первом этаже со стопкой журналов в обнимку и с интересом слушала Лерины витиеватые восклицания об эгоизме родителей, алкоголизме молодого поколения («потому что мы никому не нужны!») и о возросшем проценте самоубийств среди молодежи. Но Кора с задумчивой улыбкой на лице игнорировала выпады дочери – мысленно она уже стояла на песчаном берегу в умопомрачительном купальнике и взирала на изумрудную гладь океана.
Страдания Леры и меня оставили безучастной: я не испытывала к ней добрых чувств, и капризы, перемешанные со злостью, пролетали мимо, точно невесомый тополиный пух или зонтики одуванчика. Но, конечно, лучше бы она уехала…
Днем в субботу ко мне пришла бабушка. Она только что вернулась из центрального офиса Ювелирного дома и пребывала в редком для себя благодушном настроении. Ее глаза светились, искренняя улыбка не сходила с лица, румянец смягчал морщины, а прямое платье оливкового цвета с рукавами три четверти подчеркивало аристократизм и вкус. Эдита Павловна практически не появлялась в моей комнате, поэтому я с нетерпением ждала, когда узнаю причину ее визита.
Для начала бабушка поинтересовалась моими делами, спросила, какую книгу я читаю, выказала легкое недовольство по поводу журнального столика, якобы стоявшего не на том месте, а затем повернулась ко мне и произнесла:
– Через два часа нас ждут в галерее «Дюма». Пожалуйста, поторопись, тебе необходимо привести себя в порядок.
Планов на вечер у меня не было, поэтому я сказала «хорошо» и автоматически посмотрела на часы. Я не слишком любила подобные мероприятия (много обнимаются, прикладывают друг к другу напудренные щеки и восклицают: «О, дорогая, здравствуй!»), но иногда удавалось посмотреть действительно хорошие картины или покрутиться около статуэток и антиквариата. Наверное, я всегда была единственной приглашенной, равнодушно относящейся к закускам, шампанскому и светской беседе, зато живо интересующейся окружающим искусством. А чем еще может заниматься далеко не светский человек в галереях?
– Нужно решить, в чем ты поедешь. – Бабушка распахнула шкаф, склонила голову набок и, потратив минуту на придирчивое изучение моего богатства, сняла вешалку с бледно-серым платьем, оживленным на поясе серебристой ниткой. – Надень это, – произнесла Эдита Павловна, отправляя платье на спинку стула.
– Я лучше надену синее.
– К синему, Анастасия, не подойдут изумруды, – усмехнулась Эдита Павловна. Она вышла из комнаты и вскоре вернулась с черным бархатным футляром в руках. Открыла его, и продемонстрировала ожерелье, некогда принадлежавшее Екатерине Второй, а уж потом, через много лет – Ювелирному дому Ланье и моей маме.
Я скучала по нему… Вспомнилось, как, приподняв подушку, я впервые его увидела, как ломала голову, откуда оно взялось, как прятала от тети Томы за подкладку старенького полупальто…
Да, я надену его и поеду в галерею. И пусть за спиной раздается: «Посмотрите, еще одна Ланье». Это ожерелье носила мама, и значит, оно все еще хранит ее тепло…
– Анастасия, – мягко произнесла Эдита Павловна. – Ты когда-нибудь научишься говорить «спасибо»? Носить символ Дома Ланье – это честь, не забывай об этом.
– Угу, – ответила я.
Уже около двери она обернулась и, приподняв правую бровь, спросила:
