Она держала в руках женский поясок цвета чайной розы.
— У нашей благочестивой Хейды, — говорила Митрун неторопливо, как яд, убивающий тело, как палач, вырезающий жертве "Кровавого орла", — есть такое милое розовое платьице. Она в нём вертит бёдрами на танцах. Готова поклясться своей девичьей честью — этот поясок от того платья.
— Да, так и есть, — я зевнул, — разве ты забыла? Где мы были с тобою вчера вечером? Здесь. А кто был после нас? Тервин и Хейда. Что они делали? То же, что и мы. Другое дело, что до свадьбы я не сниму с тебя платье.
— Попробуй только, — фыркнула Митрун и спрятала пояс Хейды.
— Однако я всё же вынужден признаться тебе, — сказал я, — мы и правда виделись с Хейдой. Третьего дня, когда наш Тервин-соблазнитель напился в трактире. Когда братья Фили и Кили разбили ему мордашку, и его пришлось нести домой, в крови и соплях. Знаешь, кто нёс? Я и Хейда. Ни один из наших дорогих сограждан не соизволил помочь. Вот чем мы занимались. Я и Хейда.
Она посмотрела на меня исподлобья, как лагеман-судья.
— Это правда? Кто свидетель?
— Недаром же Лаунд Лысый, мой будущий тесть, был избран несколько раз в законоговорители! Ты в отца. Я говорю правду. Готов поклясться на кольце. Старый Балин — мой свидетель, он не даст соврать.
Митрун обратилась к дубу:
— Это правда?
…ветра не было, однако ветви могучего дуба качнулись, и на макушку Митрун упал желудь. Она запрокинула голову…
Свет и тень играли в кроне Старого Балина, золото стекало по ветвям Мирового Древа, и листва сверкала нерождёнными словами, словно молния пронзила дерево от верхушки до корней… Янтарь и чернёное серебро сплетались в вышине, и крона древнего дуба стала рунной книгой… Мы стояли внизу и читали эти руны под дождём первого златого листопада. Скоро осень… И Митрун в моих объятиях — такая маленькая, мягкая кошка, тёплое солнышко, пушистый птенчик, и глаза её блестят… Я обнимаю её, прижимаю к себе, целую волосы, целую мокрые глаза, щеки, и дальше — я пока не умею утешать иначе…
Спасибо, Старый Балин, за эти чары.
— Ничего не было, котёнок. Ничего. Только ты. Только с тобой.
— Снорри, ты… плачешь?
— Тихо, не говори никому… Засмеют…
Она отстранилась, шмыгнула носиком.
— Пойдём умоемся.
* * *
— Митрун, я понимаю, что это был обычай, своего рода брачное испытание. Я выдержал?
Она кивнула.
— А теперь запомни, — продолжал я, — если ещё раз ты поднимешь на меня голос — свадьбы не будет. Мне не нужна ведьма в доме. Мне не нужна женщина-тролль верхом на волке. Я не хочу быть волком. В конце концов, мне не нужна визгливая дура, что не умеет собою владеть. Прошу тебя.
— Рыжик, не сердись, — она обняла меня за шею, поцеловала в щёку, — многие мужчины изменяют женам до свадьбы. Это позор.
— Но я же не таков!
— Теперь я знаю, что нет. Должна была убедиться.
— Ну уж если об этом разговор — поведай-ка, что ты делала вчера утром с Эрвальдом? — я притворно нахмурился.
— Снорри, тебе ревность не идёт.
— Тебе, стало быть, идёт, а мне — нет?
— Он пришёл к тётушке Эльве… Не смейся, это не то, что ты… По хозяйству помочь! Тебя бы попросила — так она тебя не жалует… Кстати! — она легонько хлопнула себя по лбу. — Пришло письмо! От матушки. Она приглашает нас погостить у неё. Заодно обсудить свадьбу…
Я скривился. Ничего странного в том, что я не люблю тёщу. Она же меня не любит! Мы, видите ли, недостаточно хорошего рода! А всё из-за того, что отец мой Турлог Рыжебородый разругался с остальными родичами, из южных Струвингов, и его отрекли от рода…
А заодно — и меня.
Смешно?
Больно. До сих пор — больно…
— Ну что? Когда поедем?
— Не знаю, скоро тинг… — я начал искать отговорки.
— Прекрати, Снорри! — Митрун грозно уперла руки в бока. — Ты обычно не ходишь на тинг! Да и что тебе там делать? Разве там говорит кто-нибудь, кроме Свена Свенсона и его подхалимов?
— Это еще не значит, что тинг не надо посещать. А вдруг что важное скажут?
— Не скажут! — воскликнула Митрун. — А коль скоро и скажут — назавтра и так узнает весь город, а на третий день — весь Андарен! До самого синего моря.
— До Фиалкового, — поправил я. — Море на Юге называется Фиалковым.
