Бамбуковые палочки брякнули тревожно.
– Идемте, – махнула рукой старуха. – Таула ждет.
Патту не пришло в голову, что в доме есть подвал, но старуха повела гостей вниз по лестнице, по крутым ступеням. Стены вырублены были в толще алмазной пензы, и только развешанные повсюду бамбуковые занавеси спасали зрение от бьющего из глубин света. Видно было, что подвалу многие поколения: углы поросли рифовой губкой, под занавесями бугрились наросты диамантоида.
В святилище занавесей не было. Всюду – на стенах, полу, потолке – светоносную пену камня прикрывали полупрозрачные плиты фотонных компьютеров. Профильтрованный сквозь них, тысячу раз переработанный в вычислениях свет, янтарный и лиственно-зеленый, обретал плотность, он резал стоячий воздух плотными лучами, сложенными в математическую головоломку.
Пророчица сидела, поджав под себя скрещенные ноги, на высоком помосте посреди святилища. Лучи обходили ее стороной, и присмотреться не удавалось – болели глаза, но Патту мнилось, что кожа ее горит темным золотом. В смоляных волосах искрились алмазами заколки доступа. Глаза сивиллы были закрыты.
Старуха Чикчарни молча шагнула к помосту, проскальзывая между бритвенно-острых лучей. Вынула из душницы первый шарик и бережно уложила в зеркальную чашу.
В подвале было душно и тепло, но капитана пробрала дрожь при мысли, что она стоит не перед пророчицей, как ей подумалось вначале. А внутри нее.
Лучи шевельнулись.
Как щупальца хрустального осьминога, жадно и цепко впились они в чашу, ощупывая радужную сферу, пульсируя, подрагивая, проникая внутрь. Радуги стайкой разбежались по стенам, утопая в счислительном янтаре. Пророчица пила душу, пила и не проливала ни капли – а старуха профета выкладывала подношения в следующие чаши, и лучи плясали в ее стеклянно-седых кудрях.
Патту глянула на другую сторону помоста. Там чаши были заполнены давно. Души не потеряли ни цвета, ни радужных переливов – капитан вообще не знала силы, которая могла бы повредить созревшей душе, – но лучи обходили их. Должно быть, они пророчице наскучили. Скоро старуха Чикчарни отнесет их в меняльный ряд.
Так проворачивалось колесо душ. По меркам открытого моря поселение на Тоа-ри-маи-маи было многолюдным – почти десять тысяч жителей, – но этого не хватило бы, чтобы избавить высокую пророчицу от скуки. Рифы яркости неизбежно привлекали мореплавателей и летчиков, и притяжение торговли втягивало в круговорот новые души, с которыми приходили просители на порог сивиллы. Покуда не прекращался этот поток, высокая, скорей всего, не оставит своим присутствием риф, а значит, будет кому и зачем разыскивать в море порт Тоа-ри-маи-маи.
На самом деле никто не знал, зачем сингам простые люди. Говорили, что не всем из них нужно и приятно общество низших – людей-тангата или им подобных. Ходили по матросским пивным байки об отшельниках-высоких, что скрывались от мира в морских пустынях, и порою давали ответы на незаданные вопросы тем, кто осмеливался нарушить их уединение – или карали нечестивцев страшно. Но сказки оставались сказками, а Патту за свою долгую жизнь не встречала еще высоких за пределами городов или торговых поселений. Для чего-то нужно им было странным аттрактором клубить вокруг себя чужие судьбы. Через сколько рук прошли эти души, прежде чем лечь в считывающий луч фотонного компьютера? Кем были их владельцы? Только сама таула могла бы ответить на эти вопросы.
– Таула довольна, – прошелестела старуха Чикчарни за плечом капитана: Патту не знала, как та очутилась позади просителей, не пересекая лучи мыслящего света. – Спрашивай, и получишь ответ.
– Спросит мой савант, – с трудом выговорила Патту. Во рту было сухо, как в долгом полете.
Гест шагнул вперед, поднимая руки. Широкие рукава соскользнули к локтям, обнажая ряды бриллиантовых узелков вдоль лучевого нерва. Савант с усилием, будто в густую кашу-пои, втолкнул кулаки в сплетение лучей, и те зашевелились, будто укладываясь поудобнее. Заработали, замерцали точки передачи, соединяя забитую данными внедренную память Геста с бурлящим информационным пространством, в котором, точно русалка в тесном бассейне, плавал невыразимо могущественный разум оракула.
