Девять возвращений [Повести и рассказы] - страница 24
…К ней пришли из цеха подруги и увели на улицу к людям. Они знали, что надо увести на улицу к людям, чтобы она была в этот трудный для нее день среди людей.
Даша росла. С ней часто было непросто, в особенности в старших классах. Даше хотелось самой оценивать и понимать жизнь. Она в этом ей не препятствовала, но следила, чтобы вовремя помочь разобраться в том, в чем Даша еще не может правильно разобраться.
Когда она пытается понять не только свою жизнь, но и ее жизнь, жизнь матери. Что? Зачем? К чему?
Когда уже хочется молча с открытыми глазами лежать в темноте или, заупрямившись, отказываться идти в школу. Что? Зачем? К чему?
Была и любовь — первая, горькая, девчоночья. Любовь придуманная, о которой пишут на листках разочарованными книжными словами и прячут эти листки между страницами учебников.
В деньгах они не нуждались. После войны она заочно окончила институт, в котором когда-то училась с Николаем. Работала теперь старшим инженером в конструкторском бюро.
Даша росла. Иногда вдруг становилась порывистой, веселой, а иногда — задумчивой и грустной. Казалось, вся состояла из этих мятежных «вдруг»: к девочке постепенно приходила девушка.
Она это видела в дочери и понимала.
Обняв ее, гладила волосы — крупные витки, успокаивала, говорила с ней обо всем сложном, что в юности представляется сложным.
В воскресные дни увозила за город — к березам и солнцу. Здесь Даша становилась порывистой и веселой. Она и хотела видеть ее больше такой, чем задумчивой и грустной. Это было лучшее Дашино «вдруг».
Очень еще хотела, чтобы Даша поняла, что такое завод, не боялась его. Она верила, что он научит Дашу правильно оценивать и понимать жизнь, научит быть взрослой. И она привела ее на завод, на котором работала когда-то сама. Привела, точно в свою молодость.
Проспект Мира.
Они недавно переехали сюда в новый дом. Вместе с ними переехали старый ковер и старые расшатанные стулья. Это ее прошлое. Оно дорого и всегда с ней. Но Даша и все, что связано с Дашей, — любимо и дорого не меньше, чем собственное прошлое.
Тумбочка, которую Даша превратила в туалетный столик. Низкая тахта, на которой она разложила большие яркие подушки. Дашины туфли на высоких тонких каблуках, модные растопорщенные юбки, браслеты с бронзовыми монетками. Дашин смех, длинные и сбивчивые полушепотом разговоры по телефону, Дашины взволнованные руки у нее на плечах и слова: «Мама, как я счастлива!»
Виталий хочет говорить с ней о Даше.
А Даша ей давно шепнула: «Мама, мы хотим пожениться. И он к тебе придет. Только ты, пожалуйста, помоги ему как-нибудь про все это сказать».
Виталий заберет у нее Дашу. И они уйдут, уедут. Они должны начать свою жизнь где-то там на новом месте — дальневосточный энергогигант.
«Мама, но как же ты будешь одна… — шепчет ей Даша. — Я не хочу, чтобы ты осталась одна. Поедем со мной. Ты старший инженер. Тебе дадут работу».
Они сидели вдвоем у вечернего окна.
Шумели листья деревьев. На тонкой занавеске повисли огни уличных фонарей. Между огнями иногда вспыхивали голубые зарницы — их высекали из проводов троллейбусы. Шли, перекликались прохожие.
В такие вечерние часы Николай читал ей стихи, сидел верхом на стуле, а она лежала недалеко от Николая на ковре, подложив под голову ладонь, и слушала.
«Поедем, мама».
«Нет, Дашенька. Нет. Ты уезжаешь в свою жизнь. И ты должна начать ее сама. Я тоже начинала ее сама. Так лучше».
«Я понимаю. Но ведь ты остаешься одна…»
«У тебя должно быть свое будущее и прошлое, Дашенька. А у меня оно свое. И я хочу, чтобы ты была сильной».
Виталий заберет Дашу. Они начнут жить где-то там на Дальнем Востоке. Обручальное кольцо на правой руке — пусть оно будет у Даши. И всегда только на правой руке. И пусть Даша никогда не увидит вокзала с маскировочными лампочками, не услышит грохота разбрасываемых скамеек.
МЛАДШАЯ
— Катя, просыпайся. Ну же, Катюша!
Катя открыла глаза.
Над ней склонилась няня Устя в белом наголовке, под которым уложены гладкие волосы, сколотые кленовым гребнем. От ситцевого крапчатого передника с кружевной выпушкой пахнет мятой.
