Дороги тут, конечно, неровные, колдобина на колдобине, но чтобы так…
И откуда тогда слова, что вроде бы сами собой взялись в голове:
«Болван! На чем играть, на том и учиться! Вот попробуй только заместо меня какую лакированную дешевку завести! Я тебе устрою, потаскун старый!»
Якш вздрогнул и прибавил ходу.
«Вот ревнивая зараза!»
«Клянусь, кроме тебя, никакой другой скрипки в руки не возьму! Тебе же хуже…»
«Это мы еще посмотрим — кому!» — ехидно ответила скрипка.
С инструментом все было ясно. Оставалось найти учителя и денег заработать. Точней, сначала заработать, а потом уж учителя искать.
Якш глубоко вздохнул и улыбнулся самой что ни на есть счастливой улыбкой. Впереди была долгая, полная самых разнообразных приключений дорога. Сколько новых ремесел он сможет освоить, сколько городов и стран обойти, сколько прекрасных человеческих девушек подарят ему свои ласки, сколько пива выпьет он в кабаках, на скольких человечьих ярмарках побывает, а какие чудные истории предстоит ему услышать самому и поведать другим, сколько интересных людей ему повстречается, а главное… самое главное… раньше или позже он научится играть на скрипке, обязательно научится.
И вот тогда он отправится навестить гномов. Потому что всем и каждому сможет честно сказать, что жизнь удалась.
Новая жизнь.
Эта.
— Не могу сказать, что премного о вас наслышан…
— В моем деле это было бы провалом.
— Однако, смею надеяться, кое-что я все же о вас знаю…
— Что приводит меня в восхищение мастерством вашего разума.
— Итак, Ханс…
— Хенсель, наставник…
— Хенсель? Наставник?
— Учитель обязан именовать ученика его младшим именем, чтобы тот не чувствовал себя одиноко и неприютно, — на лице наставника Ханса застыла невероятная, беззащитная улыбка, смущенная собственной беззащитностью и еще больше удивленная себе самой.
Не сдержавшись, Роберт тихо охнул от изумления.
— Роберт, мой мальчик, оставь нас, — с тихой улыбкой молвил епископ Марк.
Лорд-канцлер вышел, плотно прикрыв дверь. И стал ждать. Он не смел даже догадываться, что за беседа происходит сейчас между его учителем и наставником всех гномьих лазутчиков. То, что вдруг сказал мастер Ханс, было… поразительно.
Или нет? Что, если это очередная уловка?
А то, что сказал в ответ его учитель… «Роберт, мальчик мой…» так и звучало у него в ушах. Никогда епископ Марк не обратился бы так к нему при постороннем. Так не значит ли это…
Значит.
Именно это оно и значит, потому что ничем другим просто быть не может. Вот поэтому его и выставили. Первая беседа ученика и учителя — дело настолько личное, что никто, никто, даже другой ученик, особенно другой ученик, не смеет при этом присутствовать.
Распахнувшаяся дверь выпустила наставника Ханса.
Он вышел с таким удивительным выражением лица, что Роберт и не подумал его остановить, даже сказать ничего не сказал. А тот просто ушел куда-то, оставив Роберта в полном недоумении.
— Роберт, — позвал его учитель, и он вновь повернулся к распахнутой двери.
— Учитель…
— Ты знаешь, я тебе его не отдам…
— Но учитель…
— Грех такой талант попусту переводить, — решительно объявил епископ Марк. — И не спорь, мальчик мой, ты и без него справишься.
* * *
Пожилые гномы сидели, плотно прижавшись друг к другу, и боялись.
Там, за тонкими и ненадежными деревянными бортами — бортами, сляпанными кое-как, — да разве эти долговязые могут, как надо? Руки у них не из того места растут, вот что! — Там, за таким хрупким и почти не существующим щитом, плескалось море. Чужое, непонятное, страшное… небывалая вода.
Даже гномики и гномочки, взапуски носившиеся по палубе, слегка присмирели — и отнюдь не под грозным взглядом своей владыки — просто страшновато как-то стало. Вот отошли как следует корабли от берега — и стало. Корабль — он, конечно, большой, даже очень большой… ну так это пока он у берега, он большой. А чем дальше отплывает, тем меньше становится. Вот оно как, оказывается.
Страшновато стало гномикам и гномочкам. Правда, страшновато. Впрочем, у этих-то в глазах все едино чертики бегали. А один молодой гном вдруг подошел к Фицджеральду и, посмотрев прямо ему в глаза, храбро объявил:
