Бальдр, Нанна и Хёд проводили Хермода со двора.
– Возьми кольцо Драупнир, – сказал Бальдр. – Пусть отец хранит его для меня… или в память обо мне. Смотри, оно побывало в огне и стало волшебным: всякую девятую ночь порождает восемь подобных себе…
Золотое кольцо легло Хермоду на ладонь, и сын Одина вздрогнул: снятое с живой руки, оно было бы тёплым. А тут шёл от него такой мертвенный холод, что сделалось жутко.
– Возьми мой платок, передай матушке Фригг, – попросила Хермода Нанна. – И вот ещё колечко для Фуллы, верной служанки…
Её тонкие пальцы тоже были совсем ледяными, а прекрасные глаза смотрели то ли сквозь Хермода, то ли чуть мимо. Для них, мёртвых, он был такой же зыбкой тенью, как и они для него, живого. И вновь повеяло жутью, и захотелось скорее домой, в Асгард, на залитый солнцем цветущий луг Идавёлль…
А Хёд ничего не сказал и не передал никаких даров, ведь его, кроме Бальдра, никогда никто не любил. Он лишь улыбнулся Хермоду на прощание, и тот понял, что дух его успокоился. Вскочил Хермод на восьминогого Слейпнира и помчался по Мировому Древу наверх, не давая передышки ни себе, ни коню…
Выслушав приговор владычицы Хель, Асы тотчас разослали по свету гонцов с наказом просить всех плакать по Бальдру и тем вернуть его к жизни. И, верно, подобного плача не было во Вселенной со дня её сотворения и уж не будет до самых сумерек мира: Люди и Звери, Великаны и Карлики, Земля и Деревья, металлы и камни – всё проливало слёзы. С тех пор, говорят, у иных вещей и повёлся обычай плакать, попав с мороза в тепло…
Но когда гонцы уже возвращались домой, а суровая Хель, дивясь собственной радости, готовилась возвратить Бальдра живым – из одной глубокой пещеры вместо плача послышался злорадный смешок. Гонцы поспешно вошли в пещеру и увидели омерзительную Великаншу.
– Я зовусь Тёкк-Благодарность, и неспроста, – кривляясь, ответила она на все их уговоры. – Не нужен мне Бальдр ни живым, ни тем более мёртвым, не сыщется у меня для него ни слезинки!
И тогда далеко-далеко внизу, в девятом мире, владычица Хель медленно, медленно покачала седой головой. Не бывать Бальдру с живыми, покуда не пропоют красно-чёрные петухи и рог Гьяллархорн не позовёт Богов и Людей на последнюю великую битву…
Сказывают ещё, будто Тор, вне себя от горя и гнева, с поднятым молотом кинулся искать ту пещеру, в которой гонцы заметили ведьму. Но пещера была, конечно, пуста. Лишь злобный хохот как будто ещё витал в ней, отражаясь от каменных стен…
– Этот смех кажется мне похожим на смех коварного Локи! – сказал Тор.
– Ужимки ведьмы были подобны ужимкам коварного Локи, – сообразили гонцы.
– У служанки, что расспрашивала о клятвах, были глаза, схожие с глазами коварного Локи, – запоздало вспомнила Фригг.
А Один молча воссел на престол Хлидскьяльв и принялся обозревать все миры, отыскивая убийцу.
Между тем Локи скрылся в тёмных пещерах близ водопада Франангр. И кто не видал того водопада, тому лучше вовек его не видать. С глухим, страшным рёвом изливается он из каменной чаши и падает в море с чудовищной высоты, дробясь о чёрные камни… Локи всё ещё надеялся уцелеть. По ночам он отсиживался на самом дне подземелий, а днём принимал обличье лосося и плавал в озере, у водопада. Уж туда-то, мнилось ему, ни один мститель не сунется. Даже Тор.
Но Всеотец разглядел его с престола Хлидскьяльв, и Асы без промедления отправились в путь. Так быстро они подоспели, что Локи едва успел облечься серебряной чешуёй и нырнуть.
– Он в озере, – сказал Один. Тотчас принесли сеть, и все Асы взяли её за один конец, а Тор – за другой. Локи проворно поплыл перед сетью, а потом залёг на дне между двумя валунами, чтобы пропустить её над собой. Но верёвки всё-таки дрогнули, зацепив плавник на спине, и поняли Асы: прячется там, в бурной воде, что-то живое. Снова повели сеть, нагрузив её так, чтобы шла по самому дну. И вновь Локи плыл перед сетью, а когда близок стал страшный рёв водопада и течение было готово его подхватить – стремглав перескочил сеть и ушёл в озеро невредимым.
– Встаньте кто-нибудь вместо меня, – сказал тогда Тор. – Я пойду вброд посередине.
