Девять - страница 10
Павел принялся медленно перетряхивать карманы – в безнадежном деле спешка ни к чему. Куртка: один на груди, два внутренних и два внизу, потом на брюках: задние, еще два спереди, пистон;[15] снова куртка, – Павел следил, как темный тоннель приближается с головокружительной скоростью. Кондюк нависал над ним, обеими руками держась за верхний поручень. Краем глаза Павел заметил ногу в белом «адидасе». Она притоптывала по черному полу. Женщина в красном пальто прошла к выходу.
– Ну что, дальше будем гнать дуру или выйдем и поговорим по-людски?
Автобус замедлил ход, вкатываясь на стоянку. Услышав шипение, Павел прыгнул. Почувствовал руку на своих волосах, пригнулся, женщина вспорхнула со ступенек, расталкивая толпу и давая ему возможность пройти, упала. Павел перепрыгнул через нее, двинул кого-то локтем и в десять прыжков оказался на лестнице. Еще не взбежав наверх, он понял, что шансов почти нет, но не остановился, а ринулся направо, прямиком в открытые ворота парка. Кругом пусто, сыро, и чем дальше, тем тише. Павел попробовал поднажать, споткнулся и едва устоял на ногах. Смысла продолжать не было, он хотел остановиться, но в тот самый момент кто-то сделал ему подсечку. Он полетел головой вперед и зарылся ладонями в гравий. Теперь можно было перевести дух. Попытался встать, но чья-то нога надавила ему сзади на шею, впечатав лицо в землю. А потом кто-то пнул его два раза, он сгруппировался, перекатившись на бок, и увидел, что их трое. Тот, что в коже, стоял согнувшись и тяжело дышал, двое других тоже запыхались, но не так сильно. Павел, поднявшись на колени, ждал в центре треугольника.
– Ну и зачем оно тебе надо? – спросил невысокий, в джинсе и бейсболке.
– Спринтер долбаный, – сказал третий.
Быстрое прерывистое дыхание подхватывало звуки. Трепало их по краям, и они получались смазанными.
Павел медленно встал с коленей и на полусогнутых дотащился до лавки. Те трое, окружив его, ждали, пока сердце и легкие справятся с воздухом и кровью. Их злоба медленно испарялась, а Павла покидал страх. Красные огоньки автобусов, шедших по Аллеям,[16] пробивались сквозь полумрак парка. Он то и дело озарялся огнями, с тонких веточек деревьев свисали капли серебряного света. Падая, они лопались, но свет исчезал, не растворяясь в воздухе.
– Ну ладно, давай документы, – сказал тот, в бомбере.
– У меня нет.
– Тогда отстегивай.
– Говорю, я пустой.
Кондюк кивнул остальным, те взяли его под руки и поставили на ноги. Нашли горсть мелочи, меньше сотни, осмотрели зажигалку и засунули ему все обратно в карманы.
– Один мусор, – сказал тот, что в бейсболке. – В отделение надо мудака. Скажем, что оказал сопротивление, пусть посидит.
– Охота тебе? – спросил третий.
– Он меня достал. Чего я бежал?
Они подтолкнули его к выходу на Пенькную,[17] но он не двинулся с места.
Его схватили за руки, кто-то ударил сзади по голове:
– Двигай поршнями, придурок, не то останешься здесь навсегда.
– Господа, нет, я не могу в отделение, мне некогда.
Он стал вырываться, они тянули его за руки, гравий хрустел, вдали показалась женщина с коляской, мысли прыгали в голове, вспомнилась черная рукоятка пистолета, которую он заметил у Болека в прихожей. Она выглядывала из шмоток, брошенных на тумбочку у входа, Павел заметил ее краем глаза – он был уверен, что и Болек, шедший следом за ним, тоже приметил эту рукоятку. К ним приближалась женщина с коляской. На ней было серое пальто, ее очки в туманном воздухе поблескивали, как кружочки льда. Женщина все больше замедляла шаг, потом свернула в боковую аллейку и пустилась бегом. Ребенок заплакал.
– Вот обручальное кольцо, берите. Это тоже деньги. – Он стал стягивать кольцо, но то сидело крепко. Тогда он сунул палец в рот, послюнил, и оно слезло.
А в это время Болек шествовал через анфиладу комнат в своей квартире. Начал с той, в которой они тогда сидели, черно-золотой, потом прошел через голубую с серебряными прибамбасами, потом красную, потом через кухню, сверкавшую белизной, – оставшиеся два помещения выходили на другую сторону: первая была цвета морской волны, с большим пустым аквариумом, вторая – серебряно-серая с вращающимся креслом посередине и зеркалом, в котором отражалось небо, и это отражение было ярче и краше оригинала. Пес остался на своей лежанке, и Болек путешествовал один. Вот он открыл последние двери. Тут все было розовое. Правда, вокруг царил полумрак, но так может пахнуть только розовое – как внутри пудреницы. Болек подошел к окну и раздвинул шторы. Под белой простыней лежала женщина. Тонкая ткань облегала ее тело почти как вторая кожа. Ноги, бедра – все вырисовывалось отчетливо, только было словно слегка растушевано. Болек присел на краешек рядом и шлепнул ее по жопе. Она забормотала что-то под простыней, высунула голову – это была крашеная блондинка. Перевернулась на спину. Грудь торчала прямо в потолок. Он положил ладонь на левую сиську.
