— Я служу в мидасовской золотопромышленной компании и должен соблюдать ее интересы, — сказал Олф, стараясь не глядеть на Динни.
— Что ж, значит, ты потребуешь у инспектора ордер на арест, если старатели застолбят участки на твоем отводе? — спросил Динни.
— Да, я получил такое распоряжение.
— Нет, ты просто рехнулся! Не делай этого, Олф, не иди против ребят, — взмолился Динни. — Они тебе никогда не простят. Одно дело — разные проходимцы и выскочки, вроде Фриско, который продался богачам, — так от него ничего другого и не ждали. Но ты не можешь предать товарищей, Олф. Вспомни, как ты продирался с ними через всю эту проклятую пустыню до самого Южного Креста! А теперь ты хочешь, чтобы их выжили с приисков эти негодяи, охотники до чужого добра, которые готовы распродать с молотка всю страну, лишь бы им можно было сорить деньгами за границей.
Динни чуть не плакал от досады и огорчения.
— Я сам не рад, что так вышло, Динни. — У Олфа тоже дрогнул голос, однако решение было им принято бесповоротно. — Но я дал слово, что буду отстаивать интересы хозяев, если на Мидасе произойдет то же, что на Айвенго. Они вышвырнули бы меня вон, если бы я не согласился. И что было бы тогда с Лорой и с Эми?
— А что ж, у старателей, по-твоему, нет ни жен, ни детей, что ли? — вскипел Динни. — Однако они не боятся постоять за правое дело, а ты что ж — не можешь?
— Не могу! В том-то и дело, что не могу! — простонал Олф. — Не могу я опять остаться без работы. В особенности сейчас, когда все только и толкуют о том, что нужны управляющие с дипломом, а таких, дескать, как я, которые только нахватались знаний, пора гнать в шею.
— У меня есть деньги, Олф, — сказал Динни. Участие к этому человеку, которого он любил, как брата, пересилило в нем в эту минуту все другие чувства. — Я выручу тебя, если придется туго. Какие могут быть счеты между старыми товарищами.
— Нет, нет! — в отчаянии выкрикнул Олф. — Не говори об этом, Динни. Ты и так уже немало помогал мне. Мы добывали деньги вместе. Я все истратил и потерял, а ты сумел приберечь на черный день. Не могу я начинать все сначала и ловить счастье за хвост. Я должен держаться за то, что у меня есть.
— Так! — Динни был вне себя. — Мы с тобой долго дружили, Олф, но теперь конец. Если ты против старателей — значит, и против меня. И я знать тебя не хочу, раз ты готов терпеть любое беззаконие, лишь бы набить себе брюхо, а остальные пусть дохнут с голоду. Подлец ты, значит, и больше ничего!
Динни повернулся и зашагал по направлению к Боулдерскому поселку. Разговор их происходил на дороге; солнце слепило глаза, голая, спекшаяся земля отражала его лучи, как зеркало. Олф смотрел вслед Динни, который, высоко подняв голову, воинственно ковылял по дороге, вздымая клубы пыли. Олф не мог сердиться на товарища. Как он сказал? Подлец? Ни от кого другого не снес бы Олф подобной обиды.
— Что поделаешь, Динни прав, — сказал он Моррису, зайдя по дороге к нему в мастерскую. — Я сам чувствую себя подлецом, оттого что не могу постоять за старателей в этом деле. Думаешь, мне легко действовать заодно с промышленниками? Да я бы сто раз предпочел рыть золото вместе со старателями. Но я не могу пойти на то, чтобы лишиться работы.
Олф как-то сразу похудел и осунулся за этот день. Он шел в Собрание управляющих рудниками и был по этому случаю в белом костюме и соломенной шляпе. Лора всегда на этом настаивала; она сама стирала и гладила для него костюм, никогда не жалела труда, лишь бы Олф не ударил в грязь лицом перед другими управляющими и иностранными дельцами. Фриско и все заезжие американцы всегда облачались летом в белые чесучовые костюмы, и Лора очень гордилась тем, что Олф мог одеться не менее щегольски, чем они.
Обычно Олф ходил в рабочем костюме, таком же потрепанном и запыленном, как у любого старателя на Приисках. Он мирился с парадным костюмом только в тех случаях, когда должен был являться с докладом в Правление, или если ему предстояла встреча с другими управляющими рудников; самолюбие не позволяло ему выглядеть хуже, чем они. Однако от его самолюбия не осталось и следа в тот день, когда Динни рассорился с ним. Он был несчастен и жалок, как затравленная крыса, рассказывал Моррис жене. Если людей в течение многих лет связывает такая дружба, как Олфа с Динни, разрыв — нелегкое дело. Особенно, когда один обвиняет другого в трусости и предательстве.
