— Здорово, красавица! Кхе-кхе!
Ольга, вздрогнув от неожиданности, обернулась и ответила:
— Здравствуйте, бабушка Ульяна. Простите, что не заметила.
— Не сержусь, красавица, не сержусь! У молодых мода не замечать старых. Я каждый день, когда солнышко пригревает, сижу на этом месте. Пора бы вам привыкнуть ко мне. Я все же соседка твоей матушке. Да и свинья моя вон греется. Она выходит — и я за нею. Кхе-кхе!
— Это я с детства знаю, бабушка Ульяна, а потому и бегу всегда сломя голову. Ужасно боюсь свиней, — проговорила Ольга и покосилась на яркий, с крупными цветами ковровый платок Ульяны.
Старуха не расставалась с ним ни летом, ни зимой.
— Я слышала, что Дашка Кузнецова привезла своего сыночка, — открыв щелки глаз, проговорила Ульяна и притаилась.
— Привезла, — ответила девушка дрогнувшим голосом и опустила глаза. «Сколько же гадостей разнесет про Дашу эта первая сплетница на селе!» — подумала она и поежилась, как от холода.
— И никто не знал, что она родила… Говорят, от арестанта, вот только поэтому и скрывала три с лишним года. Она познакомилась с арестантом на торфяном болоте… Кхе-кхе!
— Неправда, — сказала Ольга, — у Даши нет ребенка, и никакого арестанта она не знает. Все это сплетни.
— Неправда? Нет, правда! Я это узнала из вернейших уст. — Губы старухи зашевелились с таким шипением, словно у нее в горле потревожили сотню свившихся змей. — Да я и не дивлюсь этому — все девки теперь такие.
— Ребенка Даша привезла, но не своего. Она не могла родить тогда, когда ей было четырнадцать лет!
Старуха повела в сторону Ольги огромным носом, похожим на сизый кривой огурец, и прошипела:
— А вот она, твоя Даша, сумела родить!
— Бабушка Ульяна, — тихо, не поднимая блеснувших усмешкой глаз, заговорила Ольга, — я уж признаюсь вам… Вы только никому не говорите, особенно маменьке…
— Как это можно, красавица! — подхватила Ульяна. — Умру, а не скажу!
— Ребенок мой!
— Твой? Ну, это, девка, брешешь! Как же это я могла не заметить? Пуза-то ты не могла спрятать от моих глаз… Не верю, не верю! Кхе-кхе!
— Мой, — твердо повторила Ольга. — Я только на время отдала его Даше, чтобы мама… А пузо я, бабушка, прятала от людей… больше, признаюсь, от вас… И мальчика я родила в Рязани, в Доме колхозника. Был он маленький-маленький, не больше тех кабачков, что растут у вас на огороде, только длиннее.
— Да что ты, девка!
— Истина, бабушка Ульяна!
— От кого же ты родила?
— И сама не знаю, — смутилась Ольга и провела ладонью по глазам, чтобы отмахнуть полымя платка.
— Как не знаешь? — привскочив, прошипела Ульяна. — Тут ты и врешь, девка!
— Не вру. Как же я посмею соврать вам! Я пошла за Оку по ягоды. День был жаркий. Ягоды собирала на поляне — поляна от них была красная, как ваш платок. Я наполнила ими корзинку, устала, растомилась, легла на спину и, глядя в синее небо, задремала. А в это время и подсыпался ко мне какой-то… — Ольга замолчала, склонила голову и вздохнула.
— Так не знаешь кто? — Платок задергался, словно под ним забегали мыши. — А рожу-то его видела?
— Видела, — ответила тихо Ольга.
— Ну?
— Лица его, бабушка, не видела. Видела только рожки, рыжую клинышком бородку и копытца — такие, как бывают у козлика.
— Ой, девка! Ты это из какой книжки сказку напеваешь? Не смейся! Поди раньше материно молоко вытри с губ. Так я тебе и поверила!
Привстав, Ульяна поправила на плечах платок и притопнула валенком.
— Что вы сердитесь? Хоть верьте, хоть не верьте мне, а ребенок мой! Мой Костенька! — сердито, с обидой, воскликнула Ольга и отвернулась от старухи. — Про копытного и рогатенького я, конечно, соврала. Он пришел ко мне в образе козла уже после того, как ушел от меня красавец… Что за парень, не знаю.
Ульяна окончательно успокоилась, пожевав губами, заговорила о другом:
— Лушка, ударница-то, больна… от болотной воды. От торфа. Восемнадцать ударных знамен в сельсовете. Эво, кхе-кхе, сколько заслужила!
— И совсем не больна, — возразила Тарутина, — бригаду девушек подбирает для себя. Правда, подбирает девушек не в нашем селе, а в соседних. Да, Лукерья Филипповна болела, но не от работы на торфу.
