Когда скульптор-антрополог уходит, я торопливо говорю Рэшэду:
— А знаете, кто прислал нам эту ленту? Джэхэндр!..
Рэшэда это, кажется, не удивляет.
— Теперь это не имеет никакого значения, — равнодушно говорит он. — Для меня было важно лишь одно: может ли существовать на нашей Джумме женщина, подобная девушке с Эффы. Но теперь, когда фальсификация очевидна, все остальное меня уже не интересует.
— Но нельзя же оставить это так, — возмущаюсь я. — Как он мог позволить себе такое? Я не нахожу слов…
— И не надо. Не ищите никаких слов. Не до того нам теперь. Есть дела поважнее. Необходимо возможно скорее вернуть голос девушки с Эффы.
— А это поможет разгадать ее тайну?
— Думаю, что в этом вообще единственная возможность ее разгадки.
— Но что же можно сделать, если фонограмма так безнадежно испорчена? — тяжело вздыхаю я. — Боюсь, что всей ее речи нам никогда не удастся восстановить.
— Поищем тогда иных путей.
По моим удивленным глазам Рэшэд догадывается, что я его не понимаю, и поясняет:
— Обратимся к помощи кибернетиков.
Это тоже ничего мне не объясняет, но я больше не спрашиваю.
Наконец-то угомонился северный ветер. Можно открыть окна. В вечерних сумерках стройные пальмовые деревья кажутся устало-поникшими, обессиленными многодневным сопротивлением натиску урагана. Не видно и пэннэлей — бедные пташки только теперь добрались до своих гнезд.
В моей комнате уже темно. Зажигаю свет. Почти тотчас же вокруг настольной лампы возникает ореол из пестрой мошкары. Я могу уничтожить их генератором ультразвука, но мне почему-то жаль несчастных мошек, прятавшихся где-то все эти дни от яростной северянки. Пусть покружатся теперь вокруг лампы, погреются, полюбуются светом.
Что это я расчувствовалась, однако? Нужно посмотреть, что там сегодня, в вечерних газетах.
Ну да, конечно, главная их тема — космос. И уже ни у кого никаких сомнений в возможности существования обитаемых миров. Этого, впрочем, и раньше не отрицали, но были слишком уж осторожны. Не отрицая жизни в принципе, некоторые считали, что возникновение разума в процессе ее эволюции лишь вероятно, но вовсе не закономерно. И, даже допуская другие разумные миры, кое-кто не исключал возможности того, что на современном этапе развития Вселенной Джумма — единственная планета в нашей Галактике, на которой существует разумная жизнь.
Я постараюсь сделать все возможное, чтобы девушка с Эффы заговорила и опровергла пессимистические утверждения этих «минималистов».
На следующий день, как только к нам приходит крупнейший наш специалист по кибернетике, Рэшэд приглашает и меня.
Кибернетик высокий, худощавый, очень строгий. Смотрит на меня, как на неживое существо. Говорит раздельно и жестко, будто подает команду одному из своих роботов:
— Включите ленту!
Я догадываюсь, что речь идет о магнитной ленте с изображением девушки с Эффы. Не задавая лишних вопросов, начинаю готовить аппаратуру. По сигналу Рэшэда затемняю помещение и включаю проектор. На экране снова — в который уж раз! — возникает девушка с Эффы. Почему она такая взволнованная? К чему призывает своих соотечественников?
А в том, что она призывает их к чему-то, у меня нет никаких сомнений. Это чувствуется по решительности ее жестов, по гневному блеску глаз и даже по беззвучному, но достаточно выразительному движению полных, хорошо очерченных губ. Чем больше я смотрю на нее, тем основательнее убеждаюсь в этом.
Кибернетик всматривается в изображение девушки с Эффы немигающими глазами. Догадываюсь, что он интересуется главным образом артикуляцией — движением ее губ и языка.
Просмотрев магнитную ленту два раза подряд, кибернетик делает мне знак выключить проектор…
— Ну как? — спрашивает его Рэшэд. — Достаточно ли этого? Есть надежда на разгадку?
— Все, что имеет хоть какую-нибудь систему, поддается расшифровке, — уверенно заявляет кибернетик. — А артикуляционный аппарат речи имеет свои закономерности. В зависимости от произносимых звуков он принимает совершенно определенные положения. Жаль только, что изображение этой девушки не очень контрастно. Хорошо еще, что нижняя часть ее лица имеет достаточную четкость.
