Во время японской оккупации это место называли Юльсан. Вот так и получилось, что муж Хэпи нашел мой «Памме» рядом с Желтым морем, в часе езды от Сеула.
Через полтора часа, оставив позади бесконечные дома, вывески, дорожные знаки, перекрестки и снова выехав на автомагистраль, мы доезжаем до Памме. Мы выходим из машины, и Хэпи показывает мне дорогу к речке, в которой течет грязная сточная вода. Она такая же мутная, как вода в баночке художника, после того как он неоднократно промоет кисти от красок. На темно-сером, как будто его закрашивали минимум в три слоя, небе нет того огромного яркого солнца, которое всегда присутствовало в моих мечтах. Поэтому здесь нет ни улыбки, ни самого красивого моего лица. Только широкая обмельчавшая река. По левому берегу тянется лента, красной полосой в точности повторяющая все изгибы серой воды. Серый цвет повсюду: цементные стены домов, трубы дымоходов, тротуары и дороги, вдоль которых тянутся серые провода. На западе проглядывает маленькое, как апельсин, солнце. Я сосредотачиваюсь на дыхании: вдох-выдох. Я никак не могу поверить, что в 1976 году Кей-Кей мог здесь купаться.
— Это промышленная зона. Ее начали строить очень давно, — не обращая внимания на мою растерянность, но с некоторой неуверенностью в голосе Хэпи сообщает мне все, что заранее вычитала про это место. — Впервые план развития этой промышленной зоны был рассмотрен и утвержден в рамках второй пятилетки. Ну, имеется в виду пятилетний план экономического развития страны, кхм…
И только теперь я впервые внимательно присматриваюсь к Хэпи. Ей 39 лет. Возраст, в котором я полюбила Кей-Кея. Даже все то, что она съедала по ночам, никак не испортило ее фигуру, и она до сих пор в прекрасной форме. Погруженная в свои мрачные мысли, я не осознавала до конца, что для Хэпи наступила пора последнего ослепительного расцвета женской красоты. С нашей первой встречи в аэропорту мне казалось, что лицо ее озаряется светом, как у человека, любующегося фейерверком. Она представилась: «Хеми» — и пояснила, что будет помогать мне как переводчик и передавать всю необходимую информацию вплоть до моего отлета обратно домой. По ровным интонациям голоса сложно было догадаться о ее чувствах, но, когда мы пожали друг другу руки, оказалось, что ладонь ее была влажной от холодного пота. Она крепко сжала мою руку и сказала:
— Если вам сложно запомнить имя, то можете называть меня Хелпми, как английское выражение «help me».
Я рассмеялась, когда услышала это, и ответила, что лучше запомню ее как Хэпи — «счастливая».
Я резко перебиваю свою помощницу, продолжающую экскурс в историю этого промышленного района:
— Это не Памме.
— Это Памме, — бросает она в ответ. — Если быть совсем точной, то Панми. Изначально место называлось Памми, а теперь Панми.
Я абсолютно не понимаю, о чем она говорит. Я не улавливаю никакой разницы в названиях: Памме, Памми, Панми, — для меня они все звучат одинаково.
— В любом случае это не тот Памме, где Кей-Кей плавал трупом.
— Это Памме. И нельзя говорить «плавать трупом». Надо говорить «плавать на спине».
Я понимаю, что с меня довольно, — больше ни слова не скажу Хэпи, после того как она привезла меня в это место: какая-то отвратительная подделка под мой Памме.
— Хотя вас и наняли как переводчика, вы не понимаете ни одного моего слова. Вы даже не поняли, почему я говорю «плавать трупом». Вы вообще меня не слушаете. Ни слова не понимаете!
Я в гневе. Я прекрасно понимаю, что сейчас выгляжу как старая бабка, помешавшаяся на своем прошлом. Но ничего не могу с этим поделать. Кажется, я вот-вот расплачусь. Зря я только перелетала самый широкий океан в мире. Хочу обратно в Америку. Хочу уехать из «суетного города, в котором нет ничего долговечного, но полно вещей, которыми можно полюбоваться мимоходом». Сейчас. В эту самую минуту.
Я плохо помню дни. В памяти моей остались только ночи. О днях я помню только цвет лепестков палисандрового дерева. Когда идет дождь, цветы становятся фиолетовыми, в сухую погоду они голубые. В моих воспоминаниях цветы то фиолетовые, то голубые. Но я хорошо помню, что город был охвачен беспорядками. Начавшиеся в конце апреля на южных окраинах демонстрации разрушительным ураганом прошли через весь город. И так же, как ураган, уничтожили все на своем пути. Даже когда кончился день, у Южного вокзала ночь так и не наступила. Город яростно пылал до утра. Районы, где поджоги удалось предотвратить, охраняли люди с ружьями и пистолетами. Афроамериканцы кричали о том, что в этой стране у них нет никаких прав. Но не было не только прав. Еще на улицах не было полиции и отрядов оборонительных войск.
