Выталкиваю сонную клушу из своей постели и велю ей убираться. Она вся такая помятая со сна, расхристанная, с размазанной под глазами тушью — отвратительная, одним словом.
Хочется запустить в нее вот хотя бы туфлей, изгоняя, словно мерзкого таракана, а она еще канючит телефончик и мечтает сговориться о новой встрече.
Никогда!
Может и не надеяться.
— Пошла вон! — ору на всю квартиру, натягивая джинсы и футболку. А потом с размаху луплю кулаком по дверце шифоньера… Резкая боль огненным всполохом проходит от костяшек до предплечья, и я рычу, не в силах снести этого молча.
И все из-за этой девки с ребенком, будь она трижды проклята!
Уже выходя из квартиры, смотрю на часы: половина пятого утра. Что, спрашивается, она делала на улице в это время? Каким образом оказалась в полицейском участке?
От каждого нового вопроса я закипаю с удвоенной силой и несусь по просыпающимся улицам города, подобно ангелу-мстителю, готовому убивать.
Ну, Эмили Веллер, берегись!
Выяснив по какому делу я явился, меня ведут в отдельный кабинет. Там я и вижу ее, девицу с ребенком, сидящую на стуле и глядящую на меня лишь слегка виноватым взглядом. Словно и не она вовсе выдернула меня из постели посреди ночи и не заставила тащиться через весь город ради выяснения заведомого бредового факта: факта моего мнимого отцовства.
Все в ее кажущемся облике пай-девочки вызывает во мне раздражение: и эти голубые глазища под черными бровями, и забранные в хвост волосы неопределенного каштановобезобразного цвета, даже ее обтянутые малиновыми колготками ноги вызывает во мне приступ изжоги. Иррациональный, но самый что ни на есть натуральный! Я уж не говорю о ее груди, при воспоминании о которой я мысленно сжимаюсь… Она неизменно ассоциируется с маленькими детскими губами, вцепившимися в ареолу ее соска.
Отвратительно!
— Герр Рупперт? — обращается ко мне женщина-полицейский, сумрачная, словно сам смертный грех. — Рада, что вы приехали. Подпишите эту бумагу и можете забрать свою девушку домой…
Молча гляжу на протянутый ею документ и качаю головой.
— В чем дело? — интересуется она. — Вы отказываетесь позаботиться о собственном ребенке?
— Я отказываюсь идти на поводу у этой стервы, — произношу, ожигая ненавистную девицу взглядом. — Мы с ней даже не знакомы, хотя она, конечно, утверждает обратное.
Женщина в форме позволяет себе легкую усмешку.
— Если бы вы знали, сколько мужчин говорят то же самое в аналогичных ситуациях, — отзывается она на мои слова. — Сотни. Тысячи… — И предлагает: — Может быть, уже подпишите эту бумагу, и дело с концом…
— Но она, действительно, не моя девушка! — не выдерживаю я. — Не была и никогда ей не будет, это я вам обещаю. — И спрашиваю: — В чем, собственно, проблема? Чего она от меня хочет?
И женщина-полицейский отвечает:
— Ваша девушка, — я невольно взрыкиваю, — ночевала в машине вместе с ребенком. Это совершенно недопустимо, и мы были вынуждены принять соответствующие меры.
— Я-то тут при чем?!
— Да при том, герр Рупперт, что у девушки в городе никого нет, кроме вас. Если вы откажетесь позаботиться о ней и ребенке, нам придется дать делу юридический ход, и последствия могут быть самыми непредсказуемыми.
— Думаете, мне есть до этого дело?! — развожу я руками. — Сумела выродить этого младенца, пусть сумеет и позаботиться о нем. А если не так, пусть отдаст тому, кто сможет сделать это за нее…
Слышу жалостливый всхлип за спиной. О, только этого нам и не хватало! Пора валить, пока эта девица не распогодилась в три ручья.
— Я ухожу, — заявляю на ходу, готовый распахнуть дверь кабинета и бежать куда подальше. Вот только мне это не удается…
Будь оно все неладно!
— Оплачивать судебные издержки и последующий тест на отцовство придется скорее всего именно вам, герр Рупперт, — заявляет вредная баба в форме. — Если готовы к немаленьким тратам, то, пожалуйста, уходите, я вас не держу. — И кладет так и не подписанный мною документ в голубенькую папку.
Это еще что за новости…
— Почему я должен платить?! — не без возмущения осведомляюсь я. — Вы издеваетесь, что ли? Какой-то урод заделал ей ребенка, а платить должен я? Да вы с ума посходили. — И в сторону девицы: — Она ни цента от меня не получит, пусть даже и не надеется.
