— Урод, — не остается она в долгу.
Мы молчим целую минуту, хмурые и рассерженные, а потом незнакомка плюхается на мой диван и твердо заявляет:
— Я не виновата, что ты ничего не помнишь — я остаюсь. Мы, — поправляется она, — мы остаемся, — и прижимает к себе ребенка.
От возмущения у меня даже рот приоткрывается… Я знавал множество самоуверенных, если не сказать больше: наглых особ женского пола, — но чтобы настолько… Никогда!
— Только через мой труп, — отзываюсь на ее слова, и девушка парирует:
— Именно на труп ты вчера и был похож, а значит, условие соблюдено… Расслабься!
Расслабиться, конечно, не получается, зато любопытство неожиданно вспыхивает, и я искоса гляжу на свою террористку: и роста-то в ней совсем ничего, всех достоинств — грудь да тонкая талия, а гонора, поглядите-ка, выше крыши…
— Да вы меня чем-то накачали, — приходит в голову шальная мысль, — ты и эта чокнутая старушенция с «Лонг-Айлендом» и долькой апельсина… Боже, вот ведь дурак, попался, как какой-нибудь идиот! — Почти с улыбкой: — Развели, как лоха. То-то я думаю, что не мог так просто отключиться…
Девичий презрительный смешок прерывает мой монолог:
— Да ты и до той старушки был почти в улете, приятель. Скажи спасибо, что я о тебе позаботилась!
В этот момент я замечаю чемодан у стены, большой с двумя колесиками… Абсолютно чужеродный в стенах этой квартиры. Девчачий, с какими-то наклейками… Ужас, одним словом!
Идея приходит мгновенно: всего-то и нужно, сграбастать этого «уродца» и вышвырнуть его за дверь… А следом и хозяйка подтянется.
Срываюсь с места и бегу к чемодану.
— Эй, что ты делаешь? — возмущается девушка, когда я, следуя намеченному плану, хватаюсь за его ручку. — Оставь мой чемодан в покое.
— Только после того, как меня оставишь в покое ты! — лыблюсь, распахивая входную дверь и вышвыривая чемодан на лестничную площадку.
— Ну ты и козел! — не выдерживает разъяренная девушка. — Выставляешь мать с ребенком на руках… Где твоя совесть, бессовестная ты скотина?!
— Думаю, там же, где и твоя скромность! — припечатываю я, громогласно захлопывая дверь за нахальной девицей. — Скатертью дорожка.
После этого победно вскидываю в воздух крепко сжатый кулак и направляюсь наконец-то принимать душ.
Остаюсь стоять на лестничной площадке и глядеть на захлопнувшуюся за нами дверь. Хочется обозвать наглеца самыми обидными словами и оставить на поверхности двери парочку идеального вида отпечатков своей правой ноги, вот только Ангелика тревожно ворочается у меня на руках, и я, подхватив чемодан за длинную ручку, волоку его вниз…
Уже на улице, присев на скамейку и тяжело вздохнув, вытаскиваю смартфон и нажимаю на кнопку быстрого вызова. Отвечают мне в ту же минуту…
— У нас ничего не вышло. Извините! — винюсь с еще одним тяжелым вздохом. — Нас выставили за дверь.
Уже через двадцать минут около дома останавливается красный «опель-адмирал», и бойкая пожилая леди в цветастом платке заключает меня в свои стремительные объятия.
— Не бери в голову, дорогая, — щебечет она жизнерадостным голоском. — Одна проигранная битва не делает нас проигравшими войну. — Потом укладывает чемодан в багажник, а сама садится за руль: — Вот увидишь, он еще пожалеет о своем жестокосердии, негодный мальчишка. — И уже другим голосом: — Как ты сама? Все в порядке?
Я и сама толком не знаю, в порядке ли я: адреналин так и бурлит в моей крови… Разочарование, обида, злость — все разом не даёт мне покоя.
— Он обозвал меня шлюхой, — жалуюсь фрау Риттерсбах.
И та качает головой:
— За это он ответит вдвойне, вот увидишь!
— А еще его стошнило от вида моей обнаженной груди… — Старушка недоуменно вскидывает брови. — … когда я кормила Ангелику, — поясняю с румянцем на щеках, и фрау Риттерсбах понимающе хмыкает.
— Так это он с похмелья все еще не в себе, не принимай на свой счет.
— Я его ненавижу! — вскидываюсь обычно кроткая я. — Надутый индюк. Смазливый урод. Придурок… Идиот, каких мир не видывал!
Тут уж старушка отводит взгляд от дороги и одаривает меня по-настоящему красноречивым взглядом.
— А он тебя зацепил, — констатирует она, ловко сворачивая в сторону дома. — Удача на нашей стороне!
