Сыщики выступили амортизатором в разборе нескольких автомобильных аварий, сведя стороны к разумному консенсусу, успокоили пару нервных дам и одного ревнивого мужа.
Неделя деловой суеты принесла больше морального удовлетворения и материальной выгоды, чем три предыдущих месяца. В парнях взыграла гордость, они вновь почувствовали себя нужными, да и деньги приятно грели карман.
– …Ну что, по домам? – с надеждой спросил Валдаев, перетягивая резинкой плотную пачку сторублевок. – Смотри-ка, ночь! Мы, однако, засиделись, мой южнокорейский блинчик!
– Так поехали, – кивнул «блинчик», накидывая пиджак.
– Куда? – Глаза Валдаева сияли пронзительной чистотой и непониманием.
– Туда. К тебе, – пояснил Илья.
– О нет! – взмолился Саша. – Только не ко мне! Здоровякин! Ты храпишь, как дивизия беременных.
– А ты храпишь, как… как…
– Не напрягайся! Все равно ничего интересного не придумаешь. Изобретательные метафоры – не твой удел.
– Пошел ты!
– А твои носки сорок не знаю какого размера, что ежевечерне занимают весь полотенцесушитель, меня достали хуже пареной репы!
– Какая изобретательная метафора! А твоя Пульсатилла истоптала мне всю поясницу!
– А плеер, на котором ты вчера уместил свою жэ, перестал работать!
– А не надо было оставлять его на табуретке в кухне! Сказал бы лучше спасибо, что я мою за тобой грязные тарелки!
– О боже, послушайте! Вымыл-то всего две штуки неделю назад, а пафоса!
– Не две! Не две!
– Домой тебе надо, Илюша! Совесть-то не замучила? Там Машка с тремя детьми уродуется.
– Там все нормально. Мама меня информирует. И денег я передал.
– И все равно, езжай-ка ты, Илья, домой. Нельзя так поступать. Не по-мужски это.
Обвинение в недостаточной мужественности было гораздо серьезнее претензий по поводу необъятности носков. Минуту Здоровякин смотрел на друга внимательно и задумчиво, нехорошо прищурившись. То ли взвешивал, куда двинуть, то ли обдумывал, на самом ли деле его поведение такое свинское, как утверждает компаньон.
Под этим тяжелым взглядом Валдаев напрягся, нахохлился. Он понимал, что если Илюша решит подкорректировать пейзажик на его симпатичной мордуленции, то не спасет никакой блок, никакая реакция, никакой прием рукопашного боя. Увесистая карающая длань громилы Здоровякина обязательно достигнет цели.
Немного подумав, Илья, очевидно, пришел к заключению, что замечание Валдаева было в какой-то мере справедливо. И значит, избивать друга и топтать его ногами он будет в следующий, не в этот раз. И потом, если поведение Ильи недостойно, то лишь самую капельку, долю процента, и на эту капельку имеются веские причины. Настолько веские, что вполне оправдывают поведение Здоровякина. И поэтому он вовсе не скотина, как обычно утверждает друг, а, можно сказать, скотиночка. Крохотная такая скотиночка. И конечно уж, совсем не полинезийская, а, к примеру, калифорнийская. Маленькая калифорнийская скотиночка-рецидивистка, бросившая на произвол судьбы сначала жену и двоих детей (пару лет назад), теперь вот жену и троих детей.
Так рассуждал Илюша, утихомириваясь и расслабляясь по мере продвижения к финалу. А что за эти минуты пережил Валдаев! Если бы он не был красиво светловолос, он бы поседел!
– Саша, позволь мне еще немного пожить у тебя, – тихо и кротко попросил Илья.
– Да конечно! – заорал Валдаев, как ненормальный. Странно, что потолок не обрушился от этого дикого, пещерного вопля, долетевшего из глубины веков. – Илюшка, какие проблемы?! Живи сколько хочешь! Я вообще – так к тебе привык, ты не представляешь! Вот даже думаю, проснусь утром и не увижу твоей небритой рожи. Как жить дальше? Все, конкретно, опускается. До самой Пульсатиллы.
– Правда? – со слезами на глазах спросил Здоровякин. – Спасибо, друг. Я тоже очень тебя люблю и дорожу нашей дружбой.
Парни неловко обнялись, прижались на мгновение щеками, пошкрябали друг друга подбородками, обросшими за день элегантной щетиной.
– Все-таки я не понимаю голубых, – сказал Валдаев, отодвигаясь от растроганного Ильи. – Скажи, что за счастье обниматься с мужиком?
