Гораций, пес Итана, примчался поздороваться со мной. Сам же Итан сидел снаружи, спиной к дому.
— Привет, Лекс, — поздоровался он.
Солнце уже клонилось к горизонту, и все, что я смогла различить, — копну белых волос. Его можно было принять за любого из нас.
Последний раз мы с Итаном виделись в Лондоне, полгода назад, когда он пригласил меня на заседание круглого стола в Королевской академии. «Образование и вдохновение: как учить юных художников», — звучала тема дискуссии, и Итан был председателем этого мероприятия. После наших с Девлин посиделок я опоздала, и соваться в аудиторию, пожалуй, уже не имело смысла — я решила подождать его в баре. На каждом столике лежала пачка листовок с рекламой заседания: на одной стороне рисунок — двое детей, входящих в океан, на другой — сведения о докладчиках.
Итан Чарльз Грейси — директор Школы Уэсли в Оксфорде. Школа с яркой историей, она отличается выдающимися достижениями и имеет ряд признанных инноваций в области искусства в разных возрастных группах. На момент своего назначения Итан стал самым молодым старшим преподавателем Великобритании. Он является членом совета нескольких благотворительных организаций графства Оксфордшир; члены правительства обращаются к нему за консультациями по вопросам, касающимся образовательных реформ; кроме того, он читает лекции и ведет международные семинары о своем личном опыте преодоления психологической травмы.
Я заказала себе еще выпить. Двери распахнулись, и из аудитории вывалилась гомонящая толпа. Итан вышел одним из последних, беседуя с двумя джентльменами в костюмах и с леди, у которой на шее висел бейджик. Он поймал мой взгляд, и на его лице, как и положено, появилась улыбка; остальные в мою сторону даже не взглянули.
Перекинув плотный пиджак через руку, он говорил о чем-то забавном и явно подходил к кульминации — перевернул ладони вверх, словно готовясь поймать смех слушателей. Когда Итан что-нибудь рассказывал, он делал это в точности как наш Отец — так же убедительно, пропуская историю через всего себя: через каждую жилу, каждый мускул, — но его глаза и губы при этом оставались безучастными, как будто на уровне шеи контакт с телом прерывался.
Вокруг, там, куда не падал его взгляд, его ожидали люди, желавшие поговорить. Я уселась поудобнее. Придется подождать и мне.
Спустя полчаса и три выпитых бокала наконец-то подошла и моя очередь.
— Привет! — Итан расцеловал меня в обе щеки. — Ну как тебе?
— Очень интересно! — воскликнула я.
— А моя идея с домиками на деревьях?
— Она-то мне и понравилась больше всего!
— Ну-ну — ты даже не зашла!
Я посмотрела на него и рассмеялась. Он — тоже.
— Просто задержалась на работе. Не сомневаюсь — ты был великолепен! Ну, как у тебя дела? Как Ана?
— Ана не смогла прийти. К сожалению. Я рассчитывал, что она составит тебе компанию. Ана не очень хорошо себя чувствует. Думаю, что у нее тот недуг — ну, печаль, как у художников в девятнадцатом веке, ею еще страдал высший свет. Как там она называлась?
— Истерия?
— Нет, полегче.
— Хандра?
— Да, точно. В общем, ничего страшного — пройдет.
Ему приходилось делать усилие, чтобы не отрывать от меня взгляда: люди вокруг говорили о чем-то гораздо более значительном.
— Хочешь, я тебя с кем-нибудь познакомлю? Мне просто нужно тут покрутиться.
— У меня тоже есть еще дела, — соврала я. — Так что крутись на здоровье. Похоже, для тебя это важно.
— Будут события и поважнее, уверяю тебя. Договорим на улице, ладно?
На Пикадилли было по-прежнему людно. Бело-синие огни над дорогой, покупатели, увешанные бумажными пакетами. Морозно — в самый раз для снега. Парочки — он в смокинге, она в вечернем платье — ныряли в вестибюли гостиниц. В магазинах, в каждой витрине — милая сказка. Декабрьский Лондон. Я намеревалась купить что-нибудь дорогое и вернуться назад, в свой отель, через Мейфэр[12]. Мне нравилось разглядывать форму швейцаров и освещенные окна квартир над улицей. Итан помог мне надеть куртку. Моя рука все еще сжимала рекламный листок.
— А это… — начал уже было он.
— Картинку ты выбирал?
— Да. Не узнаешь? «Дети на берегу моря»?
