— Итак, — сказала я, стремясь показаться благодарной, — здесь, под крылышком у королевы, открывается школа ученых дев?
— Академия божественных наук, — вмешалась в разговор Джейн со своим безумным занудством, — где мы будем учить слово Божее и следовать ему во всех наших помыслах и поступках! Ибо Он всеведущ, и мы все проходим перед Его глазами. Ему открыты глубины наших сердец…
Боже милостивый! Она уже проповедует! Моим языком завладел бес озорства:
— У меня есть идея получше. Почему бы нам не устроить суд любви, как когда-то во Франции?..
Праведную Джейн будто иголкой укололи — такими круглыми глазами она на меня уставилась.
— Завести себе поэтов и трубадуров, — тараторила я, — чтобы пели о любви, пока нам не надоест их слушать? И выбирать возлюбленных свободно, как королевы старого Прованса, чтобы только они нам нравились, а остальное неважно?
Джейн, Екатерина, Дормер, Милдред и все остальные вытаращились на меня, как кролики, застигнутые лучом фонаря. За спиной я слышала перешептывание прислуги, накрывавшей ужин, но мне было на них наплевать. Стоящая рядом со мной Кэт встревоженно дергала меня за рукав — я только отмахнулась. Мне нравилось дразнить эту пуританскую скромницу Джейн, и я ничего не могла с собой поделать.
— Скажите, Джейн, и вы, Екатерина, правда, мы славно повеселимся, когда будем судьями на суде любви? — Я от души потешалась, глядя на разинутый рот Екатерины и испуганные глаза остальных. — Если бы я была королевой…
За моей спиной раздался негромкий смешок, от которого у меня внутри все похолодело.
— Да, моя Елизавета, что бы ты сделала?
Я не могла раскрыть рот. Это была сама королева, вошедшая в зал без объявления, так тихо, что я приняла ее приход за возню слуг.
Королева… Да королева ли это? Никогда женщина так не менялась. Это была совсем не та Екатерина, которую я ожидала увидеть.
Где же тут печаль? Только вдовьи одежды напоминали о сокрушенной горем развалине, видевшейся мне в моих мрачных предчувствиях. Ее глаза горели каким-то таинственным светом, лицо порозовело и похорошело, походка стала легкой, будто она сбросила десять лет. Что ее так развеселило? Ее всегдашняя ласковая улыбка теперь так и лучилась счастьем, приподнятое настроение требовало выхода в негромком радостном смехе, прорывавшемся наружу, когда она говорила.
— Не бойтесь, моя дорогая! — рассмеялась она, перехватив мой потрясенный взгляд. — У нас будут любовь, и забавы, и радость полной мерой и в работе, и в жизни. Елизавета, небеса заслуживают нашего восторга. Бог — несказанно добр!
— Мужчины тоже добры! Не так ли, миледи?
Я не слышала, как он подошел. Он, как все, был в трауре, но в отличие от остальных его черное прорезало алое; мерцающие языки красного поднимались по камзолу и по подкладке плаща, так что он казался дьяволом, окутанным адским пламенем. Его лицо было преисполнено жизненной силы, глаза, как у пантеры, медленно скользили по сторонам, изучая, проникая мне в душу, пока у меня не перехватило дыхание. Он улыбнулся широкой белозубой улыбкой. Я никогда раньше не видела, чтобы он так улыбался, но раньше я его особенно и не рассматривала. Я знала его как брата лорда-протектора Сомерсета и, как теперь поняла, не знала его вовсе.
— Милорд адмирал!
Я сделала реверанс. Он взял мою руку и прижал к губам, его указательный палец гладил мою ладонь, в то время как сияющая Екатерина стояла рядом. Потом они отошли: ей надо было приветствовать гостей, а он, как положено, ее сопровождал. Невидимая рука ухватила меня сзади за локоть, и голос Кэт торжествующе пропел мне в ухо:
— Ну как, вам ваш будущий муж, мадам?
