Он обвёл взглядом кабинет, ища то ли поддержки, то ли подмоги. Все вещи смотрели на него враждебно и вызывающе. Гневно рдели бордовые портьеры на окнах. Возмущённо блестел медный газовый рожок, его отражение в хрустальном шаре для прорицаний плыло и дрожало. Зло смотрела базальтовая статуэтка неизвестной науке богини — казалось, её грудь вздымается от волнения. Вещи решительно осуждали Гемму Ронкони, позволившую себе подобную дерзость.
Ватсон развернул чистый лист бумаги, открыл чернильницу и аккуратно вывел первые строчки:
«Дорогая Гемма, мне больно это писать, но вы меня вынудили…» — перо сорвалось, на бумагу скатилась жирная клякса.
Он взял другой лист. На этот раз пошло лучше. «Я отношусь к вам с самой искренней и сердечной симпатией, какая только возможна между двумя душами. Я восхищаюсь вами, и это чувство никогда не покинет моё сердце. Но, по более чем понятным причинам, я не могу составить счастье женщины, подобной вам…» — перо разорвало бумагу, чернила предательски расплылись на зелёном сукне.
Возясь с пятновыводителем, — доктор сочинил в уме ещё несколько вариантов ответа и тут же их забраковал. Когда же он вернулся за стол, мыслей у него не осталось вообще.
«Yes or No», — подумал он. «Две буквы или три буквы».
Напряжение стало почти невыносимым — как будто в воздухе сгустилось что-то незримое, некий астральный флюид, невидимая туча, полная молний.
— Картрайт! — закричал Ватсон.
Секретарь просунулся в дверь, не решаясь войти.
— Дайте срочную телеграмму, — распорядился доктор. — Адрес мисс Ронкони вы знаете. Вот текст.
Он протянул секретарю клочок бумаги, на котором чернели две буквы.
— Что это? — секретарь недоумённо поднял брови.
— Срочно, — повторил Ватсон. — Пока я не передумал.
Дверь хлопнула, секретарь убежал.
Вещи стояли на своих местах — тусклые, мёртвые, молчащие.
«Простите меня» — мысленно сказал доктор. — «У меня не было выбора».
— Спасибо, Ватсон, — сказал доктор Мортимер, выходя из воздуха и усаживаясь в гостевое кресло.
Ватсон схватился за голову. Под веками поплыли чёрные своды Призрачного Мира.
— Хоть теперь-то я ничего не забуду? — с надеждой спросил он.
— Это зависит от вас, — пожал плечами Мортимер. — Вы можете убедить себя, что это был сон. Или видение, случившееся во время спиритического сеанса.
— Нет уж, — заявил Ватсон. — Для этого во мне слишком много здравого смысла. Я смотрю, вы курите?
Доктор выглядел почти так же, как и там, внизу — поношенный пиджак, очки в золотой оправе. Однако гладко выбритые щёки сильно меняли впечатление. Как и дымящаяся пахитоса из розовой бумаги, неловко зажатая между пальцев.
— Теперь курю, — вздохнул Мортимер. — Как вы, вероятно, догадываетесь, я воспользовался этой штукой в качестве транспортного средства. Извините за неожиданное вторжение, но мне удобнее было передвигаться по уже проложенному маршруту. К тому же другого случая поговорить у нас ещё долго не будет.
— В смысле — до конца этой жизни? — уточнил Ватсон.
— Ну зачем такие ужасы… Просто ближайшие год-два вы будете чрезвычайно заняты, — сказал доктор Мортимер. — Если и будем видеться, то урывками.
— Вот как? — Ватсон пододвинул гостю хрустальную пепельницу. — И каковы же ваши планы?
— Как сказать, — Мортимер затянулся слишком глубоко и закашлялся. Положил дымящуюся пахитосу на край пепельницы, потом немного подумал и резким движением затушил о дно. — Я решил покинуть дом Баскервилей. Не то чтобы я был в обиде на достопочтенного родового духа…
Ватсон вспомнил самодовольную кабанью морду и понимающе усмехнулся.
— Как получилось, — спросил он, — что столь почтенный дух, так убедительно рассуждавший об учёности, неграмотен?
— Ничего удивительного, — пожал плечами Мортимер. — Среди бесплотных духов знание грамоты — большая редкость. Зачем это нам? У нас нет бумаги, зато нет и материальных преград для общения.
Ватсон вспомнил каракули медиума и понимающе кивнул.
— Но вот ваше решение он должен был прочесть самостоятельно, — продолжил Мортимер. — Всего одно слово. А он не знал, как оно пишется.
— И тогда Алавастр подсказал ему — «три буквы или две буквы», — подхватил Ватсон.
