— К сожалению, мы не можем превратиться в мужчин, — вздохнула Елизавета Карповна.
— А военная летающая лодка не может превратиться в гражданскую, — парировал офицер.
— Что же нам делать? — в отчаянии воскликнула Елизавета Карповна. — Может быть, мне самой попытаться уговорить командира?
— Не поможет. Даже если его величество король Георг Шестой прикажет командиру корабля взять на борт женщину, он, я уверен, ослушается его величества. Женщина на военном корабле приносит несчастье.
Антошке показалось, что он, этот молодой лейтенант, шутит, и громко рассмеялась.
Офицер метнул на дерзкую девчонку сердитый взгляд, и она почувствовала себя виноватой.
— Извините, — тихо произнесла она.
Офицер смягчился и сочувственно посмотрел на упавшую духом женщину.
— Я советую вам обратиться к военно-морским властям. Возможно, в Россию пойдет конвой, хотя нам об этом не известно. И я прошу вас, миссис, забыть о том, что «Каталина» летит в Россию. Может быть, она и вовсе не полетит. Во всяком случае, об этом никто не должен знать. — И офицер молча показал на плакат: «Молчи, тебя слушает враг!»
— Я понимаю, — кивнула головой Елизавета Карповна.
— Очень важно, чтобы это усвоила и маленькая мисс.
Антошка готова была сказать этому самонадеянному молодому офицеру, что она знает, что такое военная тайна, но что глупо в такое время считаться с предрассудками, что мама военный врач и должна быть на фронте и, если бы этот офицер вдруг был ранен и мама оказала бы ему помощь, он, наверно, не попрекал бы ее за то, что она женщина. Но мама предупреждающе крепко сжала ее руку, и Антошка смолчала.
Елизавета Карповна записала адрес.
— Я советую ехать в метро. У вас будет всего три пересадки, и станция метро совсем рядом, — сказал офицер на прощание.
Спускались в метро, как и в Москве, по эскалатору. Тускло светили лампы. Мимо мелькали рекламы, в большинстве старые, довоенные. Они предлагали сыры и стиральные машины, подвесные моторы и сигареты, собачьи ошейники и мыло, виски и французские духи, баварское пиво и венгерскую гусиную печенку. Но эти влажные, со слезой, бруски сыра, кружки пива с горкой пены наверху, мыло в ярких обертках, тончайшие чулки на неправдоподобно длинных ногах красавиц — все, что назойливо предлагала реклама, в стране давно уже исчезло или выдавалось по карточкам в мизерных дозах.
Когда сбежали с лестницы, стремительно умчавшейся из-под ног куда-то внутрь, мать с дочерью остановились пораженные.
— Как в МХАТе «На дне», — прошептала наконец Антошка.
— Нет, страшнее, — отозвалась Елизавета Карповна.
Вдоль всей платформы тянулись в три яруса нары, сбитые из неструганых досок. Для пасса-жиров оставалась длинная узкая полоса по краю платформы. На нарах лежали, сидели, спали, Чита-ли и играли в карты люди. Много женщин с маленькими детьми. На одной нижней наре спал старик, выставив голые ноги с растрескавшимися пятками. Он был прикрыт одеялом, сшитым из газет «Таймс». Струя воздуха из вентилятора шевелила грязные куски бумаги.
Почему люди спят здесь? Ведь те страшные бомбардировки были два года назад, почему станция метро превращена в ночлежный дом?
Елизавета Карповна подошла к женщине, кормящей грудного ребенка.
— Вы здесь живете?
— Да, миссис. — И, увидев в глазах иностранки живое участие, а не простое любопытство, пояснила:
— Наши дома разбомбили, и муниципалитет разрешил жить в метро, пока не построят новые. Сейчас это даже к лучшему. Стали налетать «Фау-2», а здесь хорошо: тепло и безопасно. Правда, неудобно с ребенком, но бог милостив. Кончится война, и нам построят новый дом. Наш папа вернется — может быть, уцелеет. Все должно кончиться хорошо, миссис, бог милостив.
Антошка стояла и издали хмуро наблюдала. «Бог милостив» — стало быть, так и должно быть?
— Мама, почему такая покорность? — спросила она подошедшую мать.
— Нет, Антошка, это не покорность, это мужество. Фашисты сумели уничтожить миллионы домов, но они не уничтожили дух этого народа, не поставили его на колени.
На всех станциях метро была такая же картина. Пассажиры входили, выходили, словно не замечая этих нар, не слышали плачущих детей, и это не было безразличием, равнодушием к судьбе потерявших очаг людей. Это было пониманием, и пассажиры метро старались создать как бы перегородку между воющими и скрежещущими поездами и спящими на нарах людьми. Пассажиры метро — это трудовые люди; многие из них сами ехали ночевать на какую-то станцию. Богатые, равнодушные не пользуются метрополитеном: они ездят в собственных машинах…
