Знал, что у него цирроз, но пить не бросал. Я вызвал ему "скорую", когда ему стало совсем плохо, поехал с ним в больницу и был с ним до последней минуты его жизни. Мне было четырнадцать. Мама моя к тому времени уже давно с ним развелась и жила в Австрии, она вышла замуж за состоятельного австрийского бизнесмена. Папа ей в этом посодействовал. Ее сестре тоже, выскочившей за венесуэльского нефтяного магната.
– Ого!
– Папа был натурой широкой, щедрой. У него было много друзей, он легко заводил знакомства с людьми. Когда мама от нас уехала, он постоянно водил к нам в квартиру женщин, всегда очень красивых. Я не спал по ночам, слушая, как они трахаются за стенкой, и неудержимо дрочил до полного изнеможения.
– А тебе он никого не предлагал женщину?
– Нет, я был тогда еще маленьким. Наверное, он не хотел меня развращать.
– Понятно. Значит, когда он умер, ты уехал в Австрию к маме?
– Не совсем так, все гораздо сложнее. Сначала я какое-то время жил с бабушкой, а затем меня забрала к себе тетка. У мамы была новая жизнь, родился еще один ребенок – моя сводная сестра Александра, поэтому я оказался лишним. Только после того, как я проболтался почти два года в Венесуэле, она решила забрать меня к себе в Вену.
– И с тех пор ты ни разу не бывал в России?
– Ни разу.
Я задумался. Мой новый знакомый принес с кухни несколько яблок и открыл вторую бутылку. Мы молча выпили. На город легла густая осенняя ночь и кусок неба, вырванный из пейзажа окном квартиры, усыпали яркие звезды. Вино в стакане пахло терпким букетом тосканских холмов. А на лицо Юры легла мрачная тень глубоко затаенной печали. Он откусил кусочек от яблока и, не прожевав и не проглотив его, несколько искаженным от наличия во рту постороннего предмета голосом нервно заговорил скороговоркой.
– Нет, нет, это не ностальгия! Ностальгия – это что-то другое…
Это что-то более мучительное и менее ясное. Мне никогда не грезятся стены Кремля, я их никогда не видел, хуй с ними… хуй! Мне никогда не грезятся грязные пляжи Сочи с их вонючей мутной водой, мерзкая тусня педерастов у памятника Ленину, абхазские спекулянты на рынке, безбожно обвешивающие и обманывающие приезжих покупателей, толпы кавказских зверей и бандитов на набережной, нагло цепляющих отдыхающих русских баб и задирающих мужиков…
Нет, по всему этого у меня нет никакой ностальгии! От всего этого меня всегда будет только мутить и рвать, от всей этой совдеповской блевотины и дряни…
Юра жадно отхлебнул из бокала и быстро долил себе еще. В навалившейся паузе стало слышно, как тикает на кухне будильник.
– Это все твое? – полюбопытствовал я, кивая на кубки.
– Это все в прошлом! – жестко отрубил он. – Надо собраться с духом и вынести все на помойку. Все кубки и медали вместе с книжной полкой. Все – на хуй!
После упоминания книжной полки, я обратил внимание на книги, что стояли на ней – шахматная литература по-русски и по-немецки, учебники, биографии гроссмейстеров, профессиональные журналы.
Никакой художественной литературы. Исключительно одна тема – шахматы. Узкая специализация.
Усилием воли, смирив свое неудержимое любопытство, решительно подавив лезущие изо рта бесчисленные вопросы, я решил просто дать ему высказаться, и, неторопливо попивая вино, полностью отдался ему слухом, тихо наслаждаясь тем, как он пиздит. А Юра пиздел о себе, об
Австрии, о сомнениях и надеждах одинокого холостяка.
Под размеренное жужжание его голоса, мне вдруг вспомнился старый анекдот-загадка: вопрос – "что такое не жужжит и в жопу не лезет?", ответ – "серийная советская жужжалка для жужжания в жопе"…
Убаюканный жужжанием его голоса, я как-то незаметно уснул, а когда проснулся под утро, Юра еще рассказывал, за окном расцветало серым влажным туманом хмурое осеннее утро, на кухне тикал будильник, а вино кончилось…
– Ну, мне пора! – спохватился я, вскакивая на ноги.
– Да, надо пойти позавтракать! – заявил Юра. – Я знаю хорошее место.
– Неплохая идея.
– Идем!
Юра подошел к шкафу, достал свежую рубашку и переоделся. Затем он уверенно выбрал пару мягких спортивных бежевых башмаков из своего длинного ряда ножных фетишей и мы с дурашливыми криками беззаботных молодых распиздяев скатились по лестнице вниз, выскочили на пустынную узкую гассэ и, спугивая по пути стаи уличных голубей, направились по сонным воскресным улочкам в сторону станции У-4, где уже терпеливо дожидались первой электрички метро несколько пропахших мочой и алкоголем сандлеров(бомжей) и элегантно одетых нахтшвермеров(ночных тусовщиков).
