— Это наш, — сказала Галя. — Пойдёмте скорее.
— Не суетись, Галчонок, — успокоила её Зина. — Успеем.
Они вышли на платформу, отыскали свой вагон. Проводница проверила билеты.
В вагоне отец усадил их на место, спрятал под нижнюю полку чемодан.
— Как поезд тронется, — сказала мать, — поужинайте и ложитесь спать. Что-то я ещё хотела вам сказать… Ах, да. Пишите почаще. Слушайтесь бабушку и помогайте ей по хозяйству.
Отец посмотрел на часы:
— Пять минут до отправления.
Мать прижала к груди Галю, поцеловала в голову — Зину в щёку. Отец тоже поцеловал детей.
Мать с отцом поднялись и стали пробираться к выходу. Девочки остались одни в вагоне. Потом мать и отец стояли на платформе, за открытым окном, и, не отрываясь, глядели на Зину и Галю. Мать комкала в руках платок, с трудом сдерживая слёзы. Галя смеялась, без конца повторяя:
— До свидания! До свидания!
Зина молча улыбалась одними глазами. И боясь расплакаться, покусывала нижнюю губу.
Пробил колокол, ответно ему просвистел паровоз, лязгнула сцепка, вагоны вздрогнули и медленно поплыли вдоль платформы.
Мать кинулась к окну, схватила Зинины руки, принялась целовать их. По щекам её текли слёзы, и Зина почувствовала, какие они горячие.
Анна Исааковна бежала возле окна за вагоном и всё никак не могла оторвать своих рук от маленьких худеньких ладоней Зины.
— Прощай, мама! — выкрикнула из окна Зина и тоже вдруг заплакала.
Мать разжала пальцы — поезд будто ожидал этого: он точно почувствовал свободу, прибавил скорость, вагоны побежали вперёд всё быстрей и быстрей, заспешили в темноту. Мать стояла на платформе и ловила взглядом мелькавшие вагоны. Вот пронёсся последний, сверкнув горячим рубиновым фонарём. Жгучие слёзы обожгли щёки женщины. Перед глазами таяли и расплывались где-то далеко огни светофоров, среди которых затерялся рубиновый огонёк того состава, который уносил её дочерей в темноту, вдаль. А вскоре смолк и шум ушедшего поезда.
* * *
Поджарый и холёный, с холодными колючими глазами гитлеровец, как всегда не торопился с вопросами. Сначала закурил, разложил на столе какие-то бумаги, а потом спросил:
— Ты утверждаешь, что никогда не проживала в деревне Зуи. На самом деле там тебя хорошо помнят и знают.
— Я никогда не была там.
— Почему же тогда начальник обольской полиции опознал тебя?
— Ошибся. Он, видимо, спутал меня с кем-то?
— Лжёшь!
— Нет.
— Он тебя хорошо знал…
— Я никогда не видела его.
— А он утверждает, что видел,
— Поклёп.
— Поклёп? Что это такое?
— Он наговорил на меня. Он, видимо, был не в своём уме.
— Не убедительно. Зачем ему надо было делать на тебя поклёп?
— Не знаю.
— Вот видишь, тебе уже нечего ответить на простой вопрос. Нет, кляйне медхен. Он был в своём уме. У кого ты жила в Зуях?
— Ни у кого.
— Так не могло быть.
— Могло.
— Врёшь! Откуда ты приехала в Зуи? К кому?
— Я ни к кому не приезжала…
Прибытие поезда Ефросиния Ивановна ожидала с большим нетерпением — ей хотелось поскорей увидеть внучек, по которым очень соскучилась. Вместе с ней поехал встречать и её внук Федя. Поезд прибывал на станцию Оболь по расписанию в полдень, а Ефросиния Ивановна и Федя из опасения опоздать почему-либо, и с самого раннего утра находясь в беспокойстве, загодя подъехали к станции на пегой лошадёнке, запряжённой в телегу. Времени до прибытия поезда оставалось ещё предостаточно, и, не зная чем скоротать его, они уселись на лужайку возле коновязи.
Федя по-взрослому ворчал на то, что рано выехали и что зря поэтому теряют время. Однако Ефросиния Ивановна всякий раз урезонивала его:
— Рано — не рано, а так спокойнее. Не прозеваем. Мыслимое ли дело откуда едут. Да при том дети, да притом одни, без родителей. И с пересадкой тут всего натерпишься. А ты — рано.
По путям в сторону Витебска и Полоцка проносились товарные поезда, а того пассажирского, с которым должны прибыть Зина и Галя, не было. И чем меньше оставалось времени до подхода поезда, тем все более беспокоилась Ефросиния Ивановна.
— Уж не случилось ли что? — хмурилась старая женщина. — Ты, Федя, сходил бы, что ли, к начальнику станции. Разузнал бы про поезд — придёт али нет?
