Короче, в тот день,
двадцать седьмого июля, я был счастливее всех туристов, садившихся на
старенький паром. И я мысленно благодарил тетю Клаву за то, что она предложила
мне эту поездку на Урал, которая помогла пережить хандру и дождаться нового
путешествия в Египет. Эх, будет тогда чем похвалиться друзьям, когда в сентябре
мы вновь соберемся все вместе под сводами нашей сто восьмой школы! От
предстоящих впечатлений аж дух захватывало! И уж никакие там грозы, бурные реки
и комары не могли помешать мне вернуться домой! Вот о чем думал я, поднимаясь
на большой скрипучий паром, и даже представить себе не мог, что мое странствие
по лесам и горам на самом-то деле только еще начинается! Скажи мне тогда кто об
этом, я бы точно искупал его в бурных потоках реки, плескавшихся за кормой
нашего прямоугольного судна. И тем не менее, вступив на паром, я тем самым
вышел на старт своего нового путешествия, но только не домой, и уж тем более не
в Египет, а обратно в непролазные дебри Северного Урала.
Примерно через полчаса
погрузка закончилась, и паром, ведомый загорелым, коротко стриженным крепышом в
тельняшке, брезентовых брюках и стоптанных кирзачах, не спеша, скрипя и
постанывая, неохотно отчалил от берега. Я помахал лесу рукой и мысленно
распрощался с тайгой. Тетя Клава, усевшись рядом со старичком, который зачем-то
вез домой камни, завела с ним оживленную беседу о посещении деревянного
монастыря. Я, чтобы не мешать им, отошел в угол и расположился на каких-то
серых тюках и ящиках. Парило страшно. Густое марево клубилось над водой и над
высокими кронами удаляющихся сосен. Постоянно хотелось пить. Заняться было
нечем. Батарейки в моем плейере уже давно сели, и поэтому даже послушать музыку
не представлялось возможным. От нечего делать я тогда начал рассматривать паром
и его пассажиров. Всего нас было человек тридцать пять. Двадцать шесть —
туристы, а остальные — местные жители, переправлявшиеся по своим делам на
другой берег. Кроме людей на палубе находились и какие-то грузы: кроме тюков,
на которых я сидел, рядом стояли еще большие маслянистые железные бочки, громоздился
штабель коробок с овощами и фруктами, лежали длинные свертки сетей и брезента.
Две старушки в белых платочках и фартуках переправлялись, сидя прямо на конной
повозке, загруженной алюминиевыми бидонами из-под молока. Женщины сидели на
телеге, свесив ножки, и с любопытством разглядывали городских, то бишь нас —
туристов. В противоположном углу парома стоял большой металлический бак для
воды, прикрытый серым тентом. Паромщик иногда извлекал из походного
холодильника куски льда и опускал их в бак. Пассажиры наливали холодную воду в
кружки, не спеша пили, кряхтели, причмокивали губами от удовольствия. Наблюдая
за людьми, я вдруг отметил странность: на пароме было всего пять взрослых
мужчин — паромщик и какой-то однорукий мужик лет пятидесяти в изрядно потертом
желтоватом пиджаке, у ног которого стояла большая корзина с гусями — это были
местные. Остальные — из числа туристов. Два старичка: один тот, что вез
камушки, и другой — шустряк с совершенно седой головой, одетый в спортивный
костюм и теперь сидевший над своей торбой, наполненной малиной, и аккуратно
выуживавший из нее сор и насекомых. Последним мужчиной был высокий сухой
очкарик неопределенного возраста, который неплохо играл на гитаре и пел на
привалах бардовские песни. Он путешествовал с двумя дочками-близняшками лет
десяти-двенадцати отроду. Все остальное поголовье пассажиров составляли женщины
средних лет, бабульки и дети, как говорится, до шестнадцати лет. Пацанов
примерно моего возраста было всего двое. Один — заядлый следопыт и ботаник. Он все
время похода собирал какой-то гербарий, ловил бабочек и гусениц, зачем-то даже
посадил в банку отвратительного желтого паука. Помню, я еще помогал ему ловить
большую изумрудную ящерку, которую пацан успел окрестить «хозяйкой медной
горы». Надо признаться, что тогда нам достался вовсе не каменный цветок, а
всего лишь дергавшийся хвостик рептилии. Другой парнишка, кажется его звали
Фомка, ни с кем не желал знакомиться, ибо в этом походе приударил за одной
блондинкой, являющейся внучкой спортивного старичка, и все свободное время
развлекал ее разными приколами, стараясь изо всех сил понравиться. Шут
гороховый... Поэтому, что и говорить, новых друзей в этом путешествии я не
приобрел, а вот одного врага нажил. И что удивительно, им оказалась обычная
девчонка, примерно моего возраста, худенькая, русоволосая, сероглазая, в
простецком деревенском платьице. Я невзлюбил ее с первых дней похода. Ибо она
была какая-то не такая, как все, и все-то в ней было странным и сильно меня
раздражало. Судите сами. Прическу она носила такую, каких сейчас, пожалуй,
нигде и не встретишь — две озорные косички до плеч, да еще и повязывала на
голове по-старушечьи белый с голубыми горошинами платок. Платье имела длинное,
до пят, и широкое, хотя все это ей здорово мешало при ходьбе по горам и
кустарнику.
