Лида исподлобья быстро взглянула на маму, еще ниже опустила голову и промолчала.
— Мама, я буду любить тетю Катерину Петровну, коли ты хочешь, — ласково заговорила Любочка, зашла с другой стороны и прижалась к маме розовым личиком.
Мама хотела что-то ответить, но в эту минуту в дверях показалась кумачовая рубаха Дмитрия. Дмитрий объявил, что извозчики дожидаются у крыльца.
Все встали. Вбежала Аксюша и стала подавать маме бурнус, калоши, перчатки, башлык. Няня помогала Милочке. Дмитрий вышел в сени, вместе с извозчиком вынес и положил в пролетку чемодан и мешки.
Дети смирно стояли и во все глаза смотрели на то, что делалось вокруг них.
— Готово-с, барыня. Совсем-с, — сказала Аксюша и застегнула последнюю пуговку на мамином бурнусе.
— Готово, дитятко, — промолвила няня, опуская Миле вуальку на лицо.
— Что, все готово? — спросил папа у Дмитрия.
— Готово-с, — ответил и Дмитрий.
— Ну, а готово — значит, пора. — Папа хотел было идти, но няня вдруг остановила его.
— Присесть-то было бы надо перед путем, — промолвила она очень серьезно.
Папа улыбнулся, однако сел. За ним сели и все: и дети, и Матрена с Аксюшей, и Дмитрий, и кухарка Аннушка, тоже вдруг появившаяся в комнате.
— Половина десятого, не опоздать бы! — сказал папа, поднимаясь со стула. — Прощайтесь скорее. Ребятишки, целуйте маму, да не тормошите слишком. Ну а что же это никто не плачет! Ну, Люба, Коля, ну скорей. Аи-аи! Ай-й-ай!..
Папа закрыл лицо рукой и сделал вид, будто плачет.
Люба смотрела на него с улыбкой и полными слез глазами, как бы не зная, что делать: смеяться или плакать. Но вдруг взглянула на Лиду и разразилась горькими рыданиями. Жени держался все время за ее юбку, увидал слезы и тоже заревел.
Няня с укоризной махнула на папу рукой, сделала знак Матрене, чтоб она утешила Жени, и повела скорее маму под руку из комнаты.
Сели на извозчиков. В маминой пролетке подняли верх, и маминого, лица уже не видно — видны только ноги да низ юбки. Папа стоит подле, заботливо усаживая маму. Милочка осторожно и ловко влезает в другой экипаж. Аксюша бегает кругом, подправляет, подсовывает то одно, то другое.
С крыльца сходит няня с озабоченным, строгим лицом. Она уже заносит на подножку большую ногу в резиновой калоше, чтобы сесть, но вдруг оглядывается на дом, спускается, подходит к маме и говорит ей что-то. У пролетки опускают верх. Мама поднимается и, опираясь одной рукой на плечо няни, другой крестит детей, собравшихся с Матреной у открытого окна. Видно, что она насилу стоит; слезы текут у нее по бледному лицу и капают на белый башлык. Няня тоже подозрительно моргает, сжимает губы, а ветерок относит ей на глаза концы черной шелковой косыночки, повязанной поверх белого чепца.
Сели. Поехали. На повороте видна еще маленькая ручка Милочки в перчатке; она машет носовым платком. Но вот завернули за угол, ничего не видать…
— Ах мама, милая мама! Ах няня, нянечка, сердце мое!
Лида не плакала, она спрыгнула с окна и, не слушаясь Матрены, побежала одна наверх, в детскую.
— Ах, как скучно! Просто сил нет. Ну что это за тоска за такая! Все уехали. Право, я не знаю, что делать от скуки! — И Любаша зевала так, как будто было по крайней мере десять часов вечера.
А было всего только семь, и вечер был прелестный: солнышко садилось, дневной жар уменьшился, повеял ветерок.
— Матрена, поведи нас гулять, пожалуйста, — сказала вдруг Лида.
— Ну куда это еще! — с неудовольствием отозвалась Матрена. — Погуляли поутру — и будет.
— Да что поутру! Поутру гораздо хуже, а теперь… Ты погляди только, как чудно теперь! Пойдем, пожалуйста, Матрена.
— А в самом деле, на улице теперь хорошо, должно быть. Вот бы пойти, — сказал Коля, перевешиваясь в окно.
— Матрена, что ж ты ничего не отвечаешь? Пойдешь ты? — продолжала просительным голосом Лида.
— Ах, да отвяжитесь вы от меня! Куда это еще идти? Темно скоро станет, сейчас спать пора. Вон уж Жени и то спит.
— И не думает он спать!
— Все равно, сказано — не пойду. Нашли время гулять!
Матрена уселась поплотней в свое кресло, сложила руки на животе и закрыла глаза. Видно было, что, если бы не Жени, она бы с удовольствием заснула.
