Девочка, которой всегда везло - страница 16

Кай не реагирует на мои слова. Не могу ее оставить, говорит он, нет, я не хочу этого, но я не могу вечно ходить под этим дамокловым мечом. Я смотрю ему прямо в глаза, вижу смесь возбуждения и горя в его глазах и вдруг чувствую желание обхватить его руками, мне хочется подойти и обнять его — нет, не для того, чтобы успокоить и утешить, нет — я просто хочу его. Он снова принимается ходить взад и вперед, а меня не отпускает мысль: каково это будет — переспать с ним. Я охотно помогу тебе, если смогу, говорю я, и Кай отвечает: да, если бы я только знал, чем тут можно помочь. Я с самого начала заметил, что ты в полном порядке, потом он делает ко мне шаг, второй, и мне кажется, что он тоже чувствует возникшее между нами напряжение, поле осязаемой сексуальной энергии, но я обманулась, он говорит только: извини, сейчас я возьму пальто, достану деньги, я же должен заплатить за такси. Я изумленно повторяю, как эхо: за такси? Он что, серьезно? В ответ я возмущенно кричу: во-первых, моя сестра сама в состоянии расплатиться, а во-вторых, нас привезла сюда Кэрол, ты даже не знаешь, что Кэрол была рядом с ней, когда не было тебя. Он застывает в дверном проеме. Кэрол? — кротко переспрашивает он. Естественно, Кэрол. У нее есть подруга, говорит он, она делает фантастические фильмы, у подруги огромный талант, умопомрачительные фильмы. Ужастики. Конечно, для тех, кто их любит… Он что-то бормочет насчет того, как великолепны эти фильмы, потом поворачивается и уходит. Когда он исчезает, мне становится почти физически больно. Мне хочется схватить его за спину, удержать, но, естественно, я этого не делаю. Водка, к которой я так и не притронулась, продолжает греться в моих ладонях. По-прежнему держа стакан, я иду на кухню. Ищу и нахожу пластиковые пакеты, куда запихиваю около пятнадцати пустых бутылок, чтобы вынести их в контейнер для стеклотары. Какое-то время я медлю, хотя и понимаю, что пора уходить. В конце концов я пишу Инес записку на клочке бумаги: «Дорогая Инес, приезжай ко мне скорее». Больше мне в голову ничего не приходит. Я приписываю внизу смайлик и выхожу из квартиры с дребезжащими пакетами в руках. Дверь за мной захлопывается с глухим стуком, словно крышка гроба.

Четыре дня спустя. Я возвращаюсь из парикмахерской. На улице уже темно. Подхожу к Эшенхаймерскому лесу и после некоторого колебания решаю пересечь парк. Прохожу мимо ярко освещенной закусочной, в стеклянном чреве которой видны кого-то ожидающие молодые люди, потом мой взгляд останавливается на согбенных фигурах мужчин, облепивших распивочную. Несмотря на холод, они стоят на улице и пьют пиво. Вдруг один из них отделяется от стены и делает шаг по направлению ко мне, он подходит так близко, что я чувствую его пропитанное спиртом дыхание, я собираюсь ретироваться, когда знакомый голос произносит мое имя, одновременно мужчина подмигивает мне всем своим бледным, немного надменным лицом. Взгляд его блуждает. Я не сразу его узнаю, как не всегда узнают предмет, поднесенный слишком близко к глазам. Передо мной стоит уже три дня считающийся больным мой редакционный коллега Рихард Бартоломеи. До сих пор я видела его только в костюмах от Армани, что соответствовало его вечно горделивому виду. Старый тренировочный костюм преобразил его почти до неузнаваемости. Он размахивает корзиной, где позвякивают четыре бутылки пива и шуршит пакетик орехов. На рукаве спортивной куртки какие-то пятна, но затрапезный вид не мешает ему рассматривать меня с известной снисходительностью. Пока я вспоминаю, тыкаем мы или выкаем друг другу, сталкиваясь у кофейного автомата, он берет инициативу в свои руки: ты изменилась, говорит он, указывая на мою новую прическу, я смеюсь: ты тоже, отвечаю я комплиментом на комплимент. Он рассказывает мне о своем житье-бытье, набирает побольше пива и садится к телевизору смотреть видеофильмы. Он описывает все это с милым очарованием и так обстоятельно, словно совершает нечто из ряда вон выходящее, особенное именно своим полным отсутствием сенсационности. Я не могу понять, чего он от меня хочет, но он переходит к делу и приглашает меня домой разделить с ним вечер. Я настолько поражена, что делаю шаг ему навстречу, и он буквально бросается на меня. Интересно, что же ждет меня у него дома? Я не колеблюсь ни секунды. Какое-то время он изумленно на меня смотрит, потом вид у него становится будничным и деловым. Ну, тогда я, пожалуй, возьму еще пару пива, говорит он. Он медленно и нерешительно ступает в кроссовках, словно идет не по твердому асфальту в ясный морозный день, а по зыбкому облаку. Может быть, он как-нибудь выберет время и пригласит меня прогуляться по свежему воздуху. Он стучит в стеклянное окошко киоска. Киоскерша — одна из тех женщин, о которых невозможно сказать, живут ли они на самом деле, пока их не обнаружили, допотопная голова растет прямо из плеч, как у черепахи. Когда Рихард постучал, черепаха слабо зашевелилась. Посторонний звук ее явно не воодушевляет, она неохотно ползет к окошку, вид у нее как у потревоженного и недовольного пресмыкающегося в террариуме. Я смотрю на пятна, украшающие рукава Рихарда, вижу, как он лезет в корзину за кошельком, как переминается с ноги на ногу. Я начинаю ощущать просто фантастический холод, и чего мне сейчас меньше всего на свете хочется, так это пива. Приходит в голову, что будет намного лучше, если Рихард, когда мы окажемся в его квартире, немедленно переоденется. Это было бы знаком уважения ко мне, или нет, пусть остается как есть, он даст мне понять и почувствовать, что я ему не мешаю, вообще не нарушаю его комфорта, и он окажется настолько вежливым, что не станет это скрывать. Все в выигрыше. Я иду за Рихардом, который осторожно, как Красная Шапочка, тащит драгоценную корзину. Темный подъезд второго дома от пивной справа. Свет, к сожалению, не горит, говорит он. Я вздрагиваю, когда он вдруг нащупывает рукой мою ладонь. Но он всего лишь по-деловому кладет мои пальцы на перила, словно бросает их туда, и от этого движения меня вдруг охватывает приступ желания, и это смехотворно, учитывая его тренировочный костюм и то, что в редакции я не выделяла его из общей массы.