— Право же, ты мне о нем не говорила. Фамилию эту я слышу впервые.
Тем временем Иветта беспечною рукой взяла с почти опустевшего блюда второе пирожное. Тетю Цецилию это взбесило: какая бестактность, какое неуважение к гостям! И зеленым пламенем заполыхала в душе злоба. Тетя взяла со своей тарелочки пирожное, которым собиралась было полакомиться сама, и с ядовито-приторной вежливостью протянула его Иветте.
— Не съешь ли заодно и мое?
— Спасибо! — рассеянно бросила раздосадованная девушка и все с тем же напускным безразличием надкусила тетино пирожное. Но тут же, будто спохватившись, добавила: — А вам и вправду не хочется?
Теперь у нее на тарелочке красовались два пирожных. Люсиль побледнела как смерть и склонилась над чашкой. Тетя же позеленела от злобы, но внешне являла полное смирение. И в разгар этого предгрозового затишья грузно восседавшая на своем троне бабушка, не чуя общего настроения, изрекла:
— Коли завтра ты, Люсиль, едешь на машине к мысу Бонсалл, захвати от меня письмецо к леди Чванинг.
Люсиль лишь вздохнула и искоса укоризненно взглянула на слепую старуху. Леди Чванинг — глава семейства, жившего на мысе Короля Карла, — всякий раз упоминалась бабушкой в угоду гостям.
— Хорошо, непременно передам.
— На прошлой неделе она мне так услужила — прислала со своим шофером сборник кроссвордов.
— Но ведь вы ее уже поблагодарили! — воскликнула Иветта.
— Я бы хотела послать ей записку.
— Так можно почтой! — не выдержала и Люсиль.
— Нет, нет, я хочу передать ее с тобой. В прошлый раз леди Чванинг навещала меня и…
Словно стая глупых мальков, пораскрывали рты молодые гости, а бабушка все говорила и говорила о леди Чванинг. Тетя Цецилия сидела молча. Девушки знали наверное: ее сводит с ума, лишает чувств и сил недавняя стычка. А может, бедняжка молилась.
К великому облегчению девушек, гости скоро ушли. Как намучились сестры за этот вечер. Тогда-то и приметила Иветта в старухе, на первый взгляд казавшейся воплощением материнства, жесткую и неуемную волю к власти. Бабушка глубоко вдавилась большим своим телом в кресло; красное одутловатое лицо, испещренное старческими крапинами, неподвижно; кажется, бабушка дремлет, но запечатлелось на бесстрастном, словно маска, лице что-то непоколебимое и беспощадное. Даже в покое проявлялась ее чудовищная деспотичность. Откроет бабушка глаза, пожует губами и начнет выспрашивать все до мелочей о Лeo О'Скопилли. Пока же она в полузабытьи, в старушечьих грезах. Но вот она заговорит, пробудится ее мысль, ненасытное любопытство к чужой жизни, и посыплются нескончаемые вопросы. Иветте вспоминалась старая жаба: та сидела на летке улья, и, как только появлялась пчела, жаба с непостижимой быстротой заглатывала ее. Иветта как зачарованная смотрела на жабу. Неужто весь пчелиный рой окажется в этом кожистом чреве, похожем на тугой кошелек? И так из года в год пожирала гадина одно поколение пчел за другим, и не суждено им было расправить крылышки и познать прелесть весны. Иветта позвала садовника, тот прибежал, разъярился и убил жабу камнем.
— Ишь, тварь поганая, полакомиться захотелось? Этак ты нас и вовсе без пчел оставишь!
Следующий день выдался серый и унылый, дороги развезло — недели две лил беспросветный дождь, — однако молодежь все-таки отправилась на мыс Бонсалл. Бабушкину записку они, конечно же, не взяли. Пока старуха взбиралась по лестнице после завтрака, внучки с друзьями незаметно выскользнули на улицу. Ни за что на свете не поедут они к этой леди Чванинг! Не ведала, не гадала безобидная вдова мелкого дворянина-врача, что станет ненавистной для молодежи.
Шестеро юных мятежников весело катили по дороге, из-под колес во все стороны летела грязь. Читалась однако, на молодых лицах и какая-то озабоченность. В конце концов, какие они мятежники! Родители отпустили их на волю, предоставили самим себе, и нет никаких преград, запретов, запоров. Ключи от их судеб в их собственных руках. Но что с ними делать — вот забота!
Ломать тюремные решетки куда легче, чем открывать двери в неведомое, — вот к какому огорчительному выводу пришли молодые люди. Взять хотя бы бабушку. Не прикажешь ведь несчастной старушке: «Ложись и помирай!» Безусловно, она всем в тягость, но она не чинит зла. И поэтому и ненавидеть ее просто подло.
