С трех сторон окруженные, разрезанные на части, лишенные командира, восточные когорты Девятнадцатого обратились в беспорядочное бегство – с дороги на запад.
Ты спросишь, Луций: а где же Восемнадцатый и Семнадцатый, с севера шедшие за легионом Тогония Галла?
Отвечу:
(3) Наш Восемнадцатый легион, едва началось сражение – как предусматривалось заранее, – выдвинулся вперед и на юго-запад, оказавшись почти на одной линии с Девятнадцатым.
У нашего легиона тоже не было легковооруженных (ведь узипеты бежали еще при Миндоне). Но были зато доблестные кавалеристы-канненефаты. Их предводитель, на новом рубеже увидев перед собой марсов – именно они надвигались на нас с юго-запада, – увидев их воинственную орду, префект канненефатов крикнул, обращаясь к Публию Кальвизию, Варову зятю и командиру Восемнадцатого легиона:
«Мы сейчас им врежем во славу Есуса! А ты тем временем строй когорты! Только не мешкай! Долго мы не продержимся!»
И, широко развернув свою конницу, бросил ее на врага – как ты понимаешь, на верную смерть, ибо конников у этого отчаянно-мужественного человека было от силы три сотни.
Кальвизий же словно пребывал в оцепении.
И тогда стал строить свою Первую когорту первый примипил легиона Лелий.
«Без приказа легата не смей ничего делать!» – подбегая к нему, приказал трибун Цецилий Лакон.
Но Лелий, по одним свидетельствам, не обратил на него внимания, а по другим рассказам, ответил отборной бранью, которую только видавшие виды центурионы используют.
«Отстраняю тебя от должности примипила и на твое место назначаю центуриона Второй когорты Курция! Он будет командовать сразу двумя когортами!» – скомандовал разъяренный Лакон.
Но случившийся тут Курций – как мы знаем, друг и приятель Цецилия, – краснощекий великан Курций ласково посмотрел на Лакона своими маленькими светло-карими глазками и дружелюбно произнес:
«Давай сначала разобьем врага. А потом будешь отстранять и назначать».
Опешив от неожиданности, Лакон отошел в сторону. А Лелий и Курций стали строить свои когорты, отодвинув назад центурии триариев.
Их примеру последовали примипилы еще трех когорт – если правильно рассказывали, Третьей, Шестой и Седьмой.
Так что, когда доблестные канненефаты, понеся страшные потери – из десяти человек семь полегли на поле боя, – когда конные канненефаты стали отступать под прикрытие легиона, против марсов стояла уже не походная колонна, а развернутый строй из тридцати боевых центурий.
Никто из начальников, слава богам, ими не командовал, и поэтому каждый из примипилов делал то, что было положено делать: сперва центурии гастатов обрушили на марсов свои копья и дротики, затем принципы, кое-как тренированные, но преисполненные желания блеснуть своей храбростью перед центурионами и товарищами по оружию, выдвинулись вперед и врубились в боевые порядки противника (правильнее было бы сказать: в варварские орущие и кричащие беспорядки!)
Причем – обрати внимание, Луций! – как только Первая когорта начинала испытывать затруднения, ей с левого фланга приходила на помощь Вторая когорта. И наоборот: когда приходилось туго когорте Курция, ее с правого фланга выручала когорта Лелия.
Противник дрогнул и попятился. Казалось, не хватает еще одного небольшого усилия, чтобы воинственные марсы обратились в бегство.
(4) Но тут – злосчастная судьба! – с востока на оставшиеся когорты Восемнадцатого легиона обрушились сначала бегущие легионеры Девятнадцатого, а затем – преследовавшие их хаттские конники и пехотинцы.
Легат Публий Кальвизий по-прежнему бездействовал. И командование взял на себя его друг, военный трибун Цецилий Лакон, который, приняв бегство Девятнадцатого за общее отступление, что есть мочи прокричал:
«Приказ командующего! Отступаем в ущелье! Лицом к противнику! Сохраняем порядки!»
Но не было, Луций, никакого приказа! Равно как не было и не могло быть никакого порядка! Началось паническое бегство, тем более страшное, что бежали в тыл доблестно сражавшимся с марсами когортам.
Лелий, однако, то ли вовремя заметил, то ли предвидел эту опасность. Он подбежал к своему сопернику Курцию и злобно приказал:
