Детство Понтия Пилата. Трудный вторник - страница 103
Рассказывали потом, что в Риме Арминию особенно приглянулись амфитеатры, в которых сражались галльские и германские гладиаторы. И нечто подобное он уже тогда решил приготовить для римлян. Тем более что на двух холмах были священные рощи германцев, а возле западного озерца – алтарь и жертвенник одного из главных херускских богов.
(2) Пишут – «тут погибли три римских легиона».
Но я уже вспоминал, и мы знаем, что у Вара остался только один легион: восемь полных когорт Семнадцатого и две когорты от бывшего Восемнадцатого, в которых, к тому же, накануне погибли два примипила. Вспомогательных легковооруженных, считай, вовсе не было. Из конников оставались четыреста батавов, две турмы убиев и одна турма Марка Пилата, которая, правда, стоила целой алы варваров.
(3) Пишут – «в Тевтобургском лесу Вар потерял трех легионных орлов».
Тоже неправда. Потому что накануне Публий Кальвизий сдался бруктерам с орлом Восемнадцатого, а орла Девятнадцатого, хранившегося среди сокровищ главнокомандующего (самого легиона ведь больше не существовало), – этого орла похитили марсы, когда грабили обоз. Так что остался и шел с нами всего один орел – гордый римский орел Семнадцатого Друзова Великолепного легиона.
(4) Пишут – «войдя в лес, римляне стали сооружать лагерь, германцы же им мешали частыми нападениями с разных сторон».
А я тебе скажу, дорогой Луций: ни вечером, ни ночью, ни даже на рассвете никто нас не атаковал. Но лагерь был построен лишь наполовину. Потому что нечем было вырезать дерн, нечем копать и не на чем носить землю. И колья для лагерной стены в большинстве своем были утрачены. А в надвигавшейся темноте подниматься на холмы, чтобы нарубить новые и свежие, никто, понятное дело, не отважился.
Не было почти и палаток для командиров. И сам главнокомандующий, Публий Квинтилий Вар, раненный в ногу и страдавший от охватившей его лихорадки, ночевал в палатке командира батавов, а не в собственном роскошном шатре, накануне похищенном из обоза.
XXIV. О турме Марка Пилата никто из историков, конечно, не пишет. И потому, с твоего позволения, Луций, вспомню и кратко расскажу о своем отце и его доблестных воинах.
Перед тем как лечь спать, отец рассказал трем декурионам, Гаю Калену, Квинту Галлонию, Тую-галлекийцу, а также пригласил к командирскому костру Марцелла и Колафа, – этим самым отважным и доверенным конникам отец рассказал историю, которая описана у Тита Ливия: про то, как кто-то из иберийцев убил Гасдрубала, а затем дал себя схватить пунийцам.
«И после убийства, когда на него набросились, – говорил отец, – и когда на пытке стали разрывать на части его тело, этот ибериец радостно улыбался, как будто избежал величайшей опасности. Радость превозмогала в нем боль, и он сохранял такое выражение лица, что казалось, будто он смеется… Я вот что хочу сказать, друзья мои, – продолжал Марк Пилат, – завтра все мы должны улыбаться. И конникам, и молодчикам, и конюхам покажите свои радостные улыбки. Мы ведь не только испанцы, не только родились и выросли в прекрасной и радостной стране. Мы – римские воины! Лучшие из них, потому что мы конники! Бессмертны мы, пока на лицах у нас светится улыбка, которая сродни солнцу римского величия и римской непобедимости!»
Восторженно произнеся это, отец усмехнулся и заключил:
«Командир должен что-то сказать перед боем. Вот я и сказал. И, по-моему, сказано неплохо. Коротко и вдохновенно… А сейчас спать. И спать крепко. Завтра тяжелая предстоит работа».
Ушел к телеге, обнял Лусену, потрепал меня по голове, лег на подстилке возле заднего колеса и тотчас заснул.
XXV. А утром с первыми лучами солнца все увидели, что мы с четырех сторон окружены германцами. На восточном холме густо чернели полчища хаттов, северный гребень был усыпан толпами бруктеров, южный – ордами марсов. А с запада, возле озерца, выстроилась херускская конница Арминия, намного более многочисленная и грозная, чем та, которая недавно следовала вместе с нами.
