— Что, хотел сказать — накормит, да оборвался? Нет, дружище, за нуждой-то ведь голодная смерть, а не кормежки! — заметил ему другой его сожитель-студент.
— Ну, тогда пулю в лоб! — с азартом крикнул он.
— Да где же ты пистолет возьмешь? Или и его опять та же нужда принесет?
— Хорошо, хорошо… пойдемте, — сказал студент в бумажных носках и запел:
Эх, студенческая доля!
Эх, студенческая доля!
В головах вопросы,
В зубах папиросы.
То-то воля!..
Мы вышли из ворот и повернули направо.
— К университету! к университету! — упрашивал я, перебегая от одного товарища к другому.
Вот мы прошли несколько шагов, повернули налево, и глазам нашим предстал наконец университет. Он был выстроен довольно красиво, в три этажа и с тремя колоннадами; на фронтоне вывеска «такой-то университет»; большие окна и красивые входные двери делали его внешний вид еще привлекательнее, так что на первый раз мне, не видевшему никогда до тех пор порядочных зданий в родном захолустье, университет показался чем-то грандиозным. Я долго не мог оторвать от него своих глаз, рассматривая его то весь, то по частям. «Какие же люди должны жить в таком доме? Что они должны думать? Какие дела должны делать?» — размышлял я, поминутно останавливаясь и глядя на величественное здание.
— Пойдем, пойдем, — тащили меня товарищи.
— Еще успеешь насмотреться.
— Будешь еще бегать от него! — толковали они.
— Вон инспектор идет, — вдруг произнес кто-то.
— Где? Где? — спрашивали мы.
— А ты нечего спрашивать, ты шапку снимай, когда поравняемся, а то он в университет не примет.
Мы поравнялись наконец с каким-то господином с выпятившейся физиономией и отвесили по поклону.
— Позвольте, господа! — остановил нас инспектор.
Все стояли без шапок. Инспектор сначала осмотрел с головы до ног студентов, потом обратился к нам.
— Из какой гимназии? — спросил он.
— Из такой-то, — отвечали мы.
— В университет поступаете?
— В университет.
— Подали прошения?
— Мы подали, — отвечали двое, — а вот они еще не подали: они только нынче приехали.
— Из хорошей гимназии, сейчас вижу, — заметил инспектор, — начальство уважаете… без шапок стоите, это хорошо! Когда будете студентами, тоже снимайте фуражки перед начальством, когда вступаете с ним в разговор, если же в шляпе идете, то нужно приложить правую руку к кокарде, — вот так! — и инспектор показал нам, как прикладывать руку к кокарде. — Правил еще не получали? — спросил он.
— Нет еще, — был ответ.
— Вот в правилах все это изъяснено. Прощайте!
Инспектор удалился. Позади его шел понуря голову какой-то студент.
— Вон уж поймал кого-то!
— Как поймал? — спросили мы.
— Да так… делать-то ему нечего, вот он и ходит по городу да удит: у кого пуговица оторвана, у кого крючок не застегнут, сейчас и тащит в карцер.
— Да как же так? — спрашивали мы. — Этого даже у нас в гимназии не было.
— А здесь бывает. Погодите, еще раз попадетесь к нему на кукан, сволокет он вас в карцер! — подсмеивались над нами студенты.
До обеда мы исколесили почти весь город. Обязательные товарищи с радостью показали нам все его достопримечательности, начиная от вонючего озера, около которого имеют обыкновение прогуливаться горожане, до знаменитой башни, с которой будто бы когда-то бросилась на землю какая-то татарская царевна.
Обедать мы двое отправились в гостиницу, в которой остановились, а остальные все пошли домой. Студент, приехавший вместе с нами, тоже ушел куда-то, обещаясь вернуться к вечеру и привести с собою всех земляков, сколько их есть в университете.
«Как же это так?., инспектор-то… — рассуждал я, лежа на диване после обеда. — Я думал, что с гимназией я совсем уже покончил, а между тем…»
Бедная, несчастная юность! Как горька и грустна твоя доверчивость! Каким шиповником угощают тебя зачастую там, где ты ищешь одних только роз! Как часто тебя, убаюканную сладкими мечтами и грезами, нежданно поражает тяжелый обух действительности! Уроки! тяжелые уроки! — грустно лепечешь ты, прощая все и предавая забвению.
Наконец я заснул. Я проспал до самого вечера. Шум и говор пришедших земляков разбудили меня. Начались объятия, расспросы, возгласы и проч. Компания собралась довольно большая, человек в двенадцать. Тут были и окончившие уже курс, и студенты двух- и трехгодовалые, но большинство все-таки было на стороне так называемых футурусов, то есть вновь поступающих.
