— Верно, правильно! — заголосили приободрившиеся «классные». — Вы сами говорили, что шум следует поднимать только на третий день, или если ребёнок не принёс справку…
— Мы никого не покрываем, в журналах всё отмечено!
— И у меня отмечено, завтра бы я доложила!
Аделаида Вержу грозно сдвинула брови, но Гризли угадывал за стальным каркасом её показного спокойствия разгоравшуюся панику. Тем временем у старшего офицера объявился помощник. Он снова вызывал преподавателей для беседы тет-а-тет, как это делал незадолго до того его начальник, но теперь акценты сместились. Их больше не интересовало алиби каждого на вчерашний вечер, теперь их интересовали дети…
— Я прошу прощения, — поднял ладонь полицейский, и шум наполовину затих. — Мы служим в убойном, с малышнёй контактировать приходится не так уж часто к счастью. То есть, приходится, но вот насчёт прогулов не понимаю. Проясните мне. Я закончил школу двадцать лет назад, и что, с тех пор прогулять урок стало преступлением?
Гризли внезапно понял про этого офицера одну важную вещь. Причём он понял её именно потому, что сам присутствовал в учительской наполовину, а другой своей половиной барахтался в омуте. Этот офицер был большой хитрец и пройдоха. Он нарочно выделил одного из своих подчинённых для индивидуальных допросов, а сам притворялся тут простофилей. Он приучал к себе толпу, как охотник приручает редкую дичь, таскаясь за ней сутками по снежной целине. Ему было остро необходимо, чтобы люди перестали его замечать, чтобы расслабились и болтали всё, что вздумается.
— В нашей гимназии прогул — это серьёзное происшествие, — Вержу сделала ударение на слове нашей. — Очень серьёзное!
— Например, за весь прошлый год мы имели всего семнадцать прогулов, — топорща усы, подхватил завуч Каспер. — Такой высокой дисциплины в других учебных заведениях нет и в помине.
Тут Каспер встретил ледяной взгляд директрисы и обмяк. Гризли это позабавило.
— О, я не сомневаюсь, что четвёртая гимназия лучше всех, — без тени иронии откликнулся полицейский. — Стало быть, за прошлый год прогулов столько же, сколько за два дня этой недели?
Гризли позволил утащить себя на дно. Он её любил, вот и всё. Никаких философских изощрений, никаких теорий о совместимости-несовместимости характеров, об общности взглядов, о постельной гармонии. Он обожал каждый ноготок на её пальчиках, каждую родинку на её животе, каждую мелкую морщинку.
Просто любить — проще всего.
Рокси так не умела и не хотела. И не потому, что родилась злобной фурией или синим чулком. Нелестные эпитеты Гризли приберегал для бывшей супруги. Он признавал, что голова Рокси гораздо лучше устроена для восприятия науки, чем его. Она не взбиралась по карьерной лестнице, она непринуждённо обгоняла коллег на скоростном лифте. В двадцать два ей предложили остаться на кафедре, в двадцать шесть состоялась её защита, затем — одна за другой две стажировки, в Канаде и Японии, и после каждой из них — предложения закрепиться и возглавить отделы при университетах, в Торонто и Киото соответственно…
Гризли познакомился с ней как раз между этими двумя командировками. Сначала предмет её научных изысканий вызвал у него скепсис и улыбку. Но не прошло и трёх месяцев, как о проблеме заговорили во весь голос, затрещали в новостях и принялись освещать в толстых журналах. Имя Рокси неоднократно проскальзывало в газетах, когда требовалось мнение специалиста или даже мнение лучшего специалиста.
Его жена на глазах становилась лучшей, а сам Гризли продолжал пыхтеть на нижней ступеньке карьерной лестницы. И вдобавок не особо умело орудовал своим маленьким членом…
…Гризли не сразу сообразил, что трижды выкрикнули его фамилию. Младший офицер ему понравился больше, чем его хитрый и немного развязанный коллега. Младший офицер имел скромные габариты и добрые собачьи глаза, влажные, коричневые, окружённые мелкими морщинками. У злых людей таких глаз не бывает, подумал Гризли, закрывая за собой дверь кабинета географии. Капитан солнечно улыбнулся вошедшему, как будто только его и ждал, как будто не трепал минуту назад нервы с десятком невротичных старых дев. У Гризли губы невольно растянулись в ответной улыбке; он отметил про себя, что представитель закона безошибочно угнездился за учительским столом, предоставляя посетителям кабинета маяться на детских партах.
