– Можно? – спросил незнакомый мужской голос за дверью. И потому, что он был незнакомым, она почему-то решила, что ничего страшного в том, что кто-то зайдет нет. Слава богу – не мама и не соседи.
– Войдите,– сказала она поспешно. Быстрее зайдет – быстрее уйдет.
– Вам помочь? – спросил вошедший, глядя на нее снизу вверх. Свет из окна, на фоне которого она стояла, ослепил его. Некоторые щекотливые детали представшей перед ним картины он уловил не сразу, а только тогда, когда глаза немного привыкли к свету.
– Вам помочь? – спросил он теперь совершенно другим голосом.– Я сейчас. Стойте-стойте, вот так. Вот так,– повторил он, гипнотизируя ее взглядом и медленно, чтобы не спугнуть, стал подбираться к ней по ступенькам.– Вы не могли бы это,– он нарисовал в воздухе петлю на своей шее,– это... украшение снять. Я вас ненадолго отвлеку.
Она испугалась, что они сейчас упадут, потому что лестница начала ходить ходуном в ответ на каждый его шаг. Она вздрогнула, крутанула руками в воздухе и потеряла равновесие...
Через пять минут она сидела на стуле, прикладывая ледяные от страха пальцы к шее, которую при падении больно обожгло веревкой. Петля была сделана мастерски. С таким умением только в цирке и работать. От тяжести свободный кончик веревки так и не затянулся в узел, а преспокойненько размотался, предоставив Флоре полную свободу падения. Чем она и воспользовалась, загремев с лестницы и увлекая за собой незнакомого дяденьку, который очень удачно самортизировал.
– Вообще-то, знаешь, способ ты выбрала так себе, не очень... Прямо скажем,– сказал он, морщась и растирая ушибленную спину.– Своих бы, что ли, пожалела. Молодец, нечего сказать. А то как бы они смотрела на твой вывалившийся язык, глаза на ниточках и, прости, полные штаны неожиданностей – это, конечно, не в счет. Нет человека – нет проблемы. В окно бы вот хоть выпрыгнула, что ли... Четвертый этаж все-таки. Вариант... Правда, знаешь, от мужчины, который вываливается из окна, остается пятно радиусом шесть метров. Да-да. А от женщины чертте что – целых восемь. Брюки, знаешь ли, немного препятствуют процессу растекания по мостовой...
Он все говорил и говорил, сворачивая веревку, подавая Флоре стакан с водой, о край которого сейчас стучали ее зубы, и складывая лестницу. Говорил он спокойно и как-то даже лениво, как будто каждый раз, случайно заходя в гости, то вынимал человека из петли, то снимал с подоконника.
– Можно, конечно, еще порезать вены. Но процедура эта имеет смысл только в горячей ванне. Тут надо долго готовиться. Сама представь: пока воду нагреешь на кухне, пока ведра в ванну натаскаешь у всех соседей на виду. Нет, для коммунальной квартиры – абсолютная роскошь. Не годится. Это для графьев. А таблеток наесться – так это для начала надо знать каких. А ежели даже тех, что надо,– это только кажется, что выпил и уснул. Ничего подобного. Судороги начинаются. Да такие, что, говорят, люди шеи себе сами ломают. В общем, выход один – жить. Потом вспомнишь – еще смеяться будешь, какой ты аттракцион тут соорудила.
Она вдруг закрыла глаза и стала мелко трястись. Он озабоченно на нее посмотрел. А потом понял, что она смеется. Она смеялась и смеялась. До слез. А когда слезы потекли, ее смех перешел в рыдания. Он оставил лестницу лежать посреди комнаты. Сел рядом с этой некрасивой и худенькой, как мальчик, женщиной и обнял ее за острые неаппетитные плечи. Даже головой тряхнул, так безнадежна она ему показалась. Ему не нужно было спрашивать, что за причина подтолкнула ее к такому чудовищному поступку. Он понял это сразу. И успокоить-то нечем. Если бы на ее месте была другая, он, может быть, сказал бы: «Да посмотри ты на себя в зеркало! Красавица! Это пусть они из-за тебя вешаются!» Но тут пришлось прикусить язык и молчать.
Он украдкой посмотрел на часы. Надо было бежать. Он зашел только на минутку, чтобы отдать перед отъездом ключ от почтового ящика своей дальней родственнице Клавдии Петровне. Ее не оказалось дома. Вот и хотел оставить соседям, чтоб передали. А теперь надо было бежать собираться. Поезд уходил рано утром.
