На сон это было совсем не похоже. Как бы ни было страшно во сне, там чуешь только образ страха. Ведь во сне нет ни вкуса, ни боли, ни каменной упругости пола под ногами. В жизни же к этому образу прирастают шестьдесят килограммов животного страха со всей гаммой ощущений – от сердца, стучащего, как швейная машинка с ножным приводом, до медвежьего ужаса в животе.
Нервы у нее сдали. Она подумала, что, пока она добежит до своего последнего этажа, расстояние между ними неизбежно сократится. И она воткнула палец в синюю кнопку звонка ближайшей двери. Она давила на нее и не отпускала. И слышала, как дребезжащий звонок разносится на всю квартиру. А преследователь ее стал замедлять шаги и, в конце концов, тяжело дыша, замер в трех метрах от нее посреди лестницы.
– Девушка, я хотел с вами познакомиться,– проговорил он, задыхаясь.
– Не надо со мной знакомиться! – злобно процедила сквозь зубы Альбина. И в тусклом освещении лестничной площадки у нее в руке неожиданно блеснуло острое лезвие.
– Ну зачем же так... Дура гребаная,– пробормотал он, сплюнул и, повернувшись, стремительно сбежал вниз.
Когда глуховатый сосед Петр Ильич открыл, наконец, дверь, перед ним стояла взмыленная и запыхавшаяся девочка с верхнего этажа.
В руке она сжимала конек.
Родителям она, конечно, ничего не стала рассказывать. Сама не понимала, что ей помешало. Какой-то стыдный подтекст. Разве же он хотел с ней познакомиться? Разве так себя ведут, когда хотят познакомиться?
Зато на следующий день в школе, помнится, вдоволь нашепталась с окружившими ее девчонками. Все округляли глаза и говорили: «Кошмар». Но самое интересное заключалось в том, что почти каждой было что добавить к этой черной серии из своего личного опыта. Сплоченные общими трудностями, они еще некоторое время дружили все вместе против виновников всех бед – мальчишек. Но к концу дня коалиция распалась.
Пока Альбина была в школе, все казалось не таким уж серьезным. Но, когда после уроков она вышла на улицу, противный страх опять дал о себе знать. Она шла и мнительно оглядывалась. И когда вдруг ей показалось, что она снова видит в толпе возле Чернышевской отвратительную вязаную шапочку, она спасовала. Поняла, что не сможет заставить себя в одиночку зайти в свой подъезд.
– Невский! Послушай, Невский! Подожди! – Она заметила одноклассника, когда тот уже переходил на другую сторону. Он растерянно оглянулся. Она замахала рукой. «Вот и отлично,– подумала она,– если этот придурок действительно где-то здесь меня поджидает, он увидит, что я не одна, и уберется».
Она не могла сказать точно, что да, она видела вчерашнего преследователя. Если бы ей нужно было клясться здоровьем мамы, она бы, пожалуй, воздержалась. Но даже тень вчерашнего ужаса казалась ей сейчас непереносимой... А Проспект – это даже хорошо. Вот уж он никому не расскажет, потому что ни с кем не говорит.
Еще несколько минут назад, когда Женька Невский ступил на мостовую, тут же зажегся красный. Он вернулся обратно на тротуар и, как всегда, нашел философский смысл в происходящем. «Как странно,– думал он,– светофоры взяли на себя функцию проводника судьбы. Люди, шагающие по улицам в собственном ритме, на переходах каждый раз подравниваются, как колода карт. И опять стартуют, одновременно и по порциям. Что это может значить? Что судьба дает всем равные шансы, а вырвавшихся вперед ставит на место? Или же таким образом она корректирует в пространстве тех, кто иначе не попадет под заготовленный ему кирпич?.. А ведь без светофоров судьбы людей развивались бы совсем по иному сценарию».
Именно в этот момент он услышал, как кто-то его зовет.
И длинный Женька Невский, без шапки, с недовольной физиономией, большими шагами возвращался теперь обратно на угол, к красной курточке в белой шапке, зачем-то сломавшей естественный ход событий и призывно машущей ему рукой.
– Невский, слушай.– Она хотела назвать его по имени, чтобы получилось повежливей, но язык не послушался. Она вообще никогда не обращалась к нему, а уж по имени и подавно. Но отступать она не привыкла и продолжала настойчивей: – Мне помощь твоя нужна. Хорошо, что я хоть кого-то нашла...
