Кирилл не раз встречал его на прогулках и, зная знаменитость в лицо, равнодушно проходил мимо. Таковы были здешние правила, оставлявшие популярность человека, сколь бы велика она ни была, там, за периметром больничной ограды. Но актеру это было либо неизвестно, либо задевало его честолюбие. Каждый раз, когда во время прогулки он оказывался рядом с кем-нибудь, он вздрагивал всем телом, обращая испуганный и одновременно выжидательный взгляд к встреченному. Кирилл помнил об актерской реакции на посторонних; он сам несколько раз становился причиной трепетного колыхания этого рано обрюзгшего тела.
Предвкушение приятного отдыха моментально испарилось, а на поиск альтернативного решения требовалось некоторое время.
– Я, вообще-то, не кусаюсь! – обратился актер к Кириллу своим отменно поставленным голосом. Вышло это у него вальяжно, по-барски, как у персонажа из пьес Островского в традиционной для русской театральной школы трактовке образа.
– Присаживайтесь, мой юный друг! – Он сменил позу на более скромную и жестом указал на свободное место.
Кирилл нерешительно сделал несколько шагов в сторону скамейки.
– Сомнения – удел людей действительно несчастных. Неужели вы несчастны?
– Это из какой-то пьесы? – Для Кирилла, общавшегося в последнее время только с матерью и Куриловым, театральные модуляции актера были резковаты на слух, казались ненатуральными, вычурными и вызывали откровенное раздражение.
– Отнюдь, захотелось живого разговора. Ну же, смелее!
Кирилл присел на скамейку.
– Вы давно здесь? – Интерес сценической звезды казался искренним. Но тщательная, театральная мелодичность интонации смутила Маркова.
– А вы?
Актер конфузливо промолчал.
– Вы не похожи на душевнобольного,– спустя минуту констатировал актер.
– И вы не похожи.
– Правильно, актеры не бывают душевнобольными, они бывают сумасшедшими,– задумчиво проговорил сосед и добавил: – Если они настоящие актеры. Не желаете? – Он жестом фокусника извлек из такого же, как и у Кирилла, халата плоскую фляжку с коньяком.– Правда, ни закусить, ни чего другого – не имеется. Только если занюхать этой замечательной ботаникой,– он эффектным жестом сорвал веточку сирени, растер в пальцах листья и смачно нюхнул зеленую кашицу.– Ар-р-р-ромат! Так не желаете?
Кирилл отрицательно покачал головой.
– Жалко. Не привык я, человек публичный, к одинокому распитию. Впрочем, если вы не будете возражать, то я...– И он встряхнул фляжкой.
Коньяк весело булькнул. Звук вышел забавный, и Кирилл улыбнулся.
– Итак, отказываетесь?
Кирилл кивнул.
– Окончательно и бесповоротно?
– Да! – Марков буквально выдохнул это короткое слово.
И тут же молниеносное движение актерской руки обезглавило фляжку, раздался все тот же веселый булькающий звук. Через мгновение содержимое фляжки исчезло в драматической утробе.
– Надеюсь, пациент Марков воздержался от коньячного соблазна?
Голос Курилова прозвучал неожиданно близко. Кирилл вздрогнул и поднял глаза. В метре от скамейки стоял Анатолий Григорьевич, одетый в безукоризненно белый халат, а рядом с ним – гость из прошлого, Вадим Иволгин, покачивал одной рукой высокую детскую коляску на белых шинах.
– Вы, уважаемый нарушитель режима, будьте добры, следуйте за мной, а вас, молодые люди, оставляю наедине. И знаете, Кирилл, если у вас сегодня не появится охоты для вечернего нашего разговора, не беспокойтесь. Просто не приходите, и всё. Я пойму.
Курилов бережно подхватил под руку быстро охмелевшего лицедея и, поддерживая шатающуюся фигуру, увлек его в направлении больничного корпуса.
Улыбающийся Иволгин подкатил свое сокровище к самой скамейке.
– Здравствуй, Кирилл!
Выздоравливающий приветственно кивнул головой и тихо ответил:
– Привет... Вадим.
– Я ненадолго, нам с Верочкой еще домой добираться.– Домовой привстал и заглянул в коляску. Удостоверившись, что дочь спокойно спит, он понизил голос до полушепота, удачно попав в интонацию Кирилла: – Посмотреть не хочешь? – короткий кивок головой в сторону коляски.
– Красивая,– равнодушно, не поднимая головы, ответил Кирилл.
– Кто? – Классическое недоумение Иволгина: удивленный взгляд и часто моргающие ресницы.
